Дневник Елены Булгаковой - Елена Булгакова

Переговорила с Вильямсами, они предложили устроить встречу у Лены Понсовой.

Днем Миша в редакции «Советского артиста» (газета Большого театра) по их просьбе писал фельетон для новогоднего номера. Я зашла к Серафиме Яковлевне — условились там встретиться. Видела Якова Л., Самосуда. Потом Яков Л. отвез нас домой.

1939

Вчера: елку зажгли. Сергей ликовал. Борис Робертович принес французское шампанское, на звонки не отвечали, сидели тесно и мило — братья Эрдманы, жена Николая Робертовича, Вильямсы и мы — втроем — с Сергеем.

Сегодня — Михалков, пришел поздравить и уж поздравил! Авторские в кино отменяются! А если, вслед за этим, и по театру? Да, это будет интересно!

Есть ответ из Секретариата Совнаркома — Мишино письмо переслано в Моссовет.

Женя болен корью, заболел 30-го, по-видимому, на ногах перенес начало болезни. Форма тяжелая.

Утром в Реперткоме. Мы ходили за визой на «Дон-Кихота». Миша — Пушкиной, секретарю Мерингофа, на ее фразу — «пьеса у тов. Мерингофа», сказал, побелев: «буду жаловаться в ЦК, это умышленно задерживают разрешение». Это меня ужасно огорчило, а Миша твердит — я прав. И я теперь не знаю.

Около одиннадцати вечера позвонил Федя и сказал — «у нас дорогие гости на Вашем спектакле». Это, конечно, означает только одно, что Правительство смотрит «Дни Турбиных» (идет на Большой сцене, заменяя «Мертвые души»).

Федя говорил доброжелательно, ласково, что меня и Мишу тронуло.

Потом Ольга, которая сговаривалась со мной, чтобы мы пришли к ним, позвонила и сказала — «да, я хочу тебе сообщить, что сегодня Правительство смотрело Вашу пьесу». Я ответила — «Я знаю». — «Тебе уже сказали?! Кто?? Федя?» — «Да».

К Ольге не пошли, сидим вдвоем с Мишей, ужинаем. Ощущение праздничное от уюта, уединения.

Мороз упал, а он нас замучил.

Разговор о Чулкове, который умер на днях. Миша говорит — «он был хороший человек, настоящий писатель, небольшого ранга, но писатель».

А я его не знала.

Сегодня на рассвете, в шесть часов утра, когда мы ложились спать, засидевшись в длительной, как всегда, беседе с Николаем Робертовичем, Миша сказал мне очень хорошие вещи, и я очень счастлива, в честь чего ставлю знак.

Вчера, когда Николай Робертович стал советовать Мише, очень дружелюбно, писать новую пьесу, не унывать и прочее, Миша сказал, что он проповедует, как «местный протоиерей».

Вообще их разговоры — по своему уму и остроте, доставляют мне бесконечное удовольствие.

Вечером Мелики. Миша читал первую картину «Рашели», которая чрезвычайно понравилась. Потом играли на биллиарде. Миша очень развеселился, чему я очень рада, так как у него эти дни тягостное пессимистическое настроение духа.

Сегодня Миша отослал Дунаевскому первую отредактированную картину «Рашели».

Дмитриев был, нездоров, говорил, что его вызвали повесткой в Ленинград, в НКВД. Ломал голову, зачем?

А у него еще здесь в Москве монтировка «Половчанских», на днях собирается ехать в Ленинград.

Письмо Смирнова из ВОКСа с приложением перевода письма из Лондона. Это приложение представляет собой совершенную чепуху — нельзя понять, искажена пьеса или не искажена.

Ездили с Мишей поговорить с Уманским в Литературное агентство. Как все это нелепо! Судьба — пьес своих не видеть, гонорары за них не получать, а тут еще из ВОКСа присылают письма, которые только раздражают.

Вчера провели вечер у Меликов. Миша и Александр Шамильевич играли на биллиарде.

Сегодня днем заходила в Репертком. Мерингоф, узнав, что «Дон-Кихот» сокращен на 15 страниц, страшно огорчился и вздыхал.

— Как бы пьеса не потеряла своей гармонии?

Я говорю — «Вы не волнуйтесь. Вряд ли Михаил Афанасьевич станет сам свои пьесы, без надобности, портить».

Условились, что он прочтет ее и даст визу 16-го в три часа дня.

Потом пошла в Моссовет, к секретарю Ефремова. Тот сказал, что бумага, наверно, попала к инспектору квартирному, туда и надо обратиться.

Из роскошного особняка (подъезд № 2 Моссовета) с громадными комнатами, коврами, тяжелыми дубовыми дверями — попала в подъезд № 3 — грязное, неуютное помещение, в комнате № 102 застала очередь, повернулась и ушла. Нет, так квартиру не получишь!

Сейчас еду в Большой за Мишей, и оттуда к Ольге.

Вчера пришли вечером Борис и Николай Робертович, играли на биллиарде.

Сегодня утром звонили из Реперткома четыре раза. Тов. Мерингоф просит М. А. зайти к нему. Пошли. Сначала — комплименты, потом сожаление, почему выброшена такая хорошая и нужная сцена, как разговор Дон-Кихота с Санчо о золотом веке. — «Такой юмор замечательный!.. и так важно для пьесы…».

Миша согласился вставить.

Потом Мерингоф стал говорить — надо дать пьесу размножить, чтобы шла по Союзу, надо дать заметки в газете и все в таком роде.

Причем, должна признаться, несмотря на все мое отвращение к этому месту — Реперткому, — Мерингоф вел себя очень пристойно, серьезно и доброжелательно. Сговорились, что я сегодня сделаю вставки, завтра в два часа приду в Репертком и он мне даст визу.

Обедали — Миша, Николай Робертович, Женичка и я. А после отдыха, вечером, Миша взялся, после долгого перерыва, за пьесу о Сталине. Только что прочла первую (по пьесе — вторую) картину. Понравилась ужасно. Все персонажи живые.

И вчера и сегодня вечерами Миша пишет пьесу, выдумывает при этом и для будущих картин положения, образы, изучает материал. Бог даст, удача будет!

Второй день оттепель.

Сегодня звонили днем из Драмсекции — придет ли Мих. Аф. на заседание — выборы Бюро драмсекции?

Я сказала, что М. А. на службе, в Большом театре и на заседании не будет.

Вечером звонок — Судакова. «Я не могу успокоиться с «Бегом», хочу непременно добиться постановки, говорил уже в Комитете по делам искусств…»

Кроме того интересуется «Дон-Кихотом» и «вообще всей продукцией Мих. Аф.». Наговорил тысячу комплиментов по адресу Миши и попросился придти 21-го вечером.

Сегодня днем опять звонили из Драмсекции — с тем же вопросом. Мой ответ — тот же. Потом вечером в восьмом часу телеграмма от Чичерова — «своим отсутствием срываете выборы, просим придти сегодня» — что-то в этом роде.