Сталинская истребительная война (1941-1945 годы) - Иоахим Гофман

Маршал Рокоссовский потребовал теперь от всего офицерского состава установить «в кратчайший срок образцовый порядок и железную дисциплину» во всех войсковых частях. В этой связи нашло подтверждение, хотя лишь походя, распространенное явление убийства военнопленных, поскольку Рокоссовский счел уместным поучать офицеров и солдат о том, «что врага нужно уничтожать в бою, сдающихся брать в плен». Особая забота уделялась обстановке в тылу. И начальник политотдела фронтового тыла призывался незамедлительно навести должный порядок и в войсковых частях своего ведомства. Правда, в центре интереса находилось лишь сохранение материальных ценностей. Начальник тыла и интендант фронта получили специальный приказ: «принять все меры к выявлению и сохранению трофейного имущества», пресечь его «расхищение и сбыт на сторону». Командующий 1-м Белорусским фронтом маршал Советского Союза Жуков, который только 12 января 1945 г. недвусмысленными словами призвал свои войска к совершению актов возмездия и «бесчеловечных насильственных действий», теперь, как уже было однажды зимой 1941/42 гг., также совершил крутой поворот, внезапно пожелав возложить на своих подчиненных приказом от 29 января 1945 г. персональную ответственность за все «действия, противоречащие международному праву».

Если даже маршал Рокоссовский, по имеющимся сведениям — еще наиболее умеренный из четырех командующих фронтами, официально не проронил ни слова о хорошо известных ему нарушениях международного права в отношении немецкого населения своими войсками, вопреки некоторым утверждениям в литературе, то этот вопрос все же прозвучал открыто, по крайней мере, в нескольких исполнительных приказах. Например, сославшись на требования Военных советов фронта и 48-й армии, военный прокурор этой армии, подполковник юстиции Маляров 23 января 1945 г. издал предписание военным прокурорам подчиненных соединений, в данном случае — 194-й стрелковой дивизии (0134, 0135, 0137), в котором, правда, сохранение материальных ценностей пока еще также занимало ведущее место.[141] Ведь здесь был неприкрыто провозглашен противоречивший международному праву принцип, «что все имущество, находящееся на территории Восточной Пруссии, с момента захвата его частями Красной Армии, является собственностью Советского государства, подлежат охране и отправке в СССР». Различия между частной и общественной собственностью или собственностью Рейха не проводилось. Если, следовательно, военные власти сетовали теперь на «колоссальный материальный ущерб», нанесенный «из озорства и хулиганства» в городах и селах, то это проистекало только и исключительно из озабоченности тем, что захваченные у немцев трофеи могут уменьшиться.

Однако в то же время в предписании военного прокурора 48-й армии впервые ясно осуждались злодеяния в отношении гражданского населения и военнопленных. Так, Маляров обратил внимание на то, что были отмечены «факты» применения военнослужащими оружия «к немецкому населению, в частности, к женщинам и старикам» и далее «многочисленные факты расстрела военнопленных» при неоправданных обстоятельствах, только из «озорства». Подполковник Маляров поручил военным прокурорам совместно с политаппаратом разъяснить военнослужащим армии, что уничтожение захваченного имущества, «поджоги населенных пунктов» представляют собой антигосударственное дело, что далее «Красной Армии не свойственны методы расправы с гражданским населением и что применять оружие по отношению к женщинам и старикам преступно, и за такие действия виновные будут строго наказываться» и что, кроме того, в военных интересах следует брать немецких солдат в плен. Военным прокурорам было поручено немедленно организовать несколько «показательных процессов» над «злостными поджигателями» и прочими хулиганами, ознакомить войска с вынесенными приговорами и в остальном осуществлять строгий контроль, в необходимых случаях немедленно арестовывая виновных.

Недвусмысленно признанный в предписании военного прокурора 48-й армии, как и в приказе командующего 2-м Белорусским фронтом, факт нарастающей деморализации и одичания в рядах Красной Армии тотчас был вновь затушеван нижестоящим командованием и политаппаратом. Это проявилось, например, в том, как объяснялись подчиненным столь тревожные явления вандализма и алкоголизма. Так, в изданном 25 января 1945 г. приказе № 026 начальника штаба 174-й стрелковой дивизии полковника Романенко командирам частей (в данном случае — 508-го стрелкового полка) в качестве поджигателей фигурируют уже не мародерствующие военнослужащие Красной Армии, а агенты и провокаторы противника, «одетые в униформу Красной Армии», то есть немцы, пытающиеся задержать продвижение советских войск «поджогами населенных пунктов и отдельных зданий».

А как звучало объяснение распространенного среди красноармейцев алкоголизма, названного Рокоссовским «массовым пьянством», при участии офицеров, со всеми его разрушительными последствиями? Политуправление, которое ведь было очень хорошо знакомо с позицией Военного совета 3-го [2-го?] Белорусского фронта, в памятке «товарищам бойцам, сержантам и офицерам» принялось возлагать и ответственность за безудержное пьянство на немцев, «гнусного, коварного врага», умышленно отравляющего запасы спиртного и продовольствия, «чтобы выводить из строя наших солдат и офицеров и наносить ущерб Красной Армии». Итак, если, к примеру, красноармейцы из части старшего лейтенанта Климца или другие красноармейцы в больших количествах поглощали метиловый спирт или если большая группа красноармейцев офицера Никифорова выпила «бочку с жидкостью, которая по запаху могла быть спиртом», умерев от этого в мучениях, то они являлись жертвами «подлого врага», не брезгующего «самыми подлыми, низменными и мерзкими средствами борьбы», чтобы навредить Советской армии. Напрашивается вопрос: как можно было предотвратить преступления против населения и военнопленных, если инстинктивная разнузданность красноармейцев лживо выдавалась за результат немецкого коварства и встречалась призывом отомстить «фашистским зверям», «немецким извергам» и за эти «коварные методы» «новыми сокрушительными ударами»?

Итак, идущие сверху приказы советских командных структур были далеко не однородны. Правда, многие военнопленные подтверждали немцам, что в феврале 1945 г. получили информацию о новых правилах поведения. Так, например, гвардии майор интендантской службы Костиков из 277-го гвардейского стрелкового полка 91-й гвардейской стрелковой дивизии (39-я армия, 3-й Белорусский фронт) 17 февраля 1945 г. сообщил, что «были изданы строгие приказы не трогать немецкое гражданское население, ничего не грабить и не вступать в связь с немецкими женщинами». Обычные до сих пор «расстрелы гражданских лиц и немецких военнопленных», согласно показанию красноармейца Шевчука, были с 6/7 февраля 1945 г. «настрого запрещены» и в 44-й мотострелковой бригаде и аналогичные запреты можно выявить и в других частях. После того, как советские солдаты умышленно подожгли город Глейвиц [ныне Гливице, Польша], поджоги населенных пунктов были «строго запрещены» и на этом участке фронта. А командир 1042-го стрелкового полка 295-й стрелковой дивизии подполковник Чайко велел объявить в своих частях, что действия вопреки существующему запрету на мародерство будут «строго наказываться». В целом советские директивные органы не скупились на угрозы наказаний, а военные трибуналы, похоже, принимали от случая к случаю и меры. Однако это были исключения. Поскольку, по единодушным показаниям красноармейцев, решительные действия следовали лишь в редких случаях, на практике все оставалось по-старому.

Немецких гражданских лиц и военнопленных по-прежнему убивали, зачастую по распоряжению начальства, в основном «командиров соответствующих батальонов и полков», даже если, согласно показаниям некоторых военнопленных, имелись войсковые части, «где подобные нарушения не терпелись». Точно так же, вопреки существующим запретам, «офицеры и молодые красноармейцы» по-прежнему насиловали немецких женщин и девушек, а затем нередко убивали. Продолжались также поджоги и грабежи с участием офицеров. Все приказы, гласившие иное, должны были, в конечном счете, оставаться безрезультатными перед лицом того факта, что антинемецкая пропаганда ненависти не претерпела изменений. Один военнопленный младший лейтенант из 266-го гвардейского стрелкового полка 88-й гвардейской стрелковой дивизии показал, что и в феврале 1945 г. видел всюду у дорог плакаты с подстрекательскими фразами типа: «Убивайте фашистских извергов! Мстите фашистам! Помните об убитых фашистами женщинах и детях и отомстите за них!» А вот что гласил агитационный лозунг к 27-й годовщине Красной Армии 23 февраля 1945 г.: «Отплатим немецко-фашистским нелюдям за разграбление и разрушение наших городов и сел, за насилие над нашими женами и детьми, за убийство и насильственную отправку советских людей в немецкое рабство! Месть и смерть фашистским извергам!» Поскольку могущественный политаппарат говорил совсем иным языком, чем командные структуры Красной Армии, действовавшие к тому же без особого рвения, то не удивительно, что нарушения международного права в отношении немецких гражданских лиц и военнопленных нарастали в феврале и марте 1945 г. в ужасающей мере.