Мара - Руфь Уолкер

Одного быстрого взгляда Мары было достаточно, чтобы соперница перестала существовать. Широко раскинув руки, Принцесса с радостной улыбкой направилась к мистеру Сэму. Он взглянул на нее удивленно и, как ей показалось, немного растерянно, но поднялся ее поприветствовать. Она отплатит ему за все, но не сейчас. Сейчас Мара поцеловала хозяина в щеку.

— Милый мистер Сэм! — счастливо сказала она. — Вы ведь знали, что я вернусь? Спасибо вам за ваше долготерпение! Вы настоящий друг. Ну вот, я вновь готова работать! Думаю, я очень быстро смогу привести свои мышцы в нормальное состояние и начну выступать уже в Цинциннати. Вы рады этому?

Мистер Сэм нервно откашлялся. Он пристально смотрел на нее — так, словно боялся, что она может исчезнуть.

— Я, честно говоря, не ждал… но я очень рад, я просто восхищен… Это же стоит отметить, черт возьми!

— Я тоже так считаю! Я уже послала Кланки на кухню заказать повару ужин у меня в гостиной после представления. Будет ваш любимый гуляш и макароны, а Лобо велено раздобыть шампанского. Так что… я надеюсь, вы придете?

— Разумеется, Мара. Я приду.

Мара вновь ослепила его улыбкой и, чмокнув в щеку, поспешно удалилась. Она и словом не перекинулась с девицей, но заметила, как потемнело у той лицо.

— Ну, теперь мы посмотрим, кто и куда тебя возьмет, дорогуша, — сказала она вслух.

Но хорошее настроение мгновенно покинуло ее, как только она плюхнулась на стул в своей гостиной и скинула туфли. Кланки, вернувшаяся с кухни, вопросительно посмотрела на подругу.

— Ну как?

— Впервые в жизни я видела, как мистер Сэм не знает, что сказать… Но меня мучит ужасная мысль, Кланки. А что, если я навсегда потеряла форму? Может быть, мне вообще лучше уйти из цирка?

— И что ты будешь делать? Ты же ничего больше не умеешь.

— У меня есть кое-какие деньги в банке.

— Ты считаешь, их надолго хватит? Ты думаешь, на них тебе удастся вырастить Викки и дать ей хорошее образование?

— Нет, конечно… — вздохнула Мара. — Джейм, — она споткнулась, впервые после смерти мужа произнеся его имя вслух, — Джейм без конца твердил мне, что нужно обязательно откладывать понемногу, а я все думала, что у меня еще полным-полно времени…

Мара разрыдалась, упав на грудь Кланки.

— Поплачь-поплачь, — шептала ей лучшая подруга. — Тебе станет легче.

Но Мара очень скоро взяла себя в руки и пошла в туалет умыться и нанести косметику заново. «Настала пора победить горе», — думала она. Она знала, что уже никогда не будет счастлива, но она жива и должна жить и обязана переделать еще массу дел, прежде чем встретиться с Джеймом в той, другой жизни, в которую так твердо верил ее покойный муж и в существовании которой она, цыганка, так сильно сомневалась.

22

Три года прошло со смерти Джейма. Мара посвятила себя целиком и полностью работе и ребенку. Ее жизнь была жутко суматошной, работать приходилось очень много, но она тем не менее всегда выкраивала время для того, чтобы побыть с Викки. С полудня до ночи она занималась делами — репетировала, встречалась с журналистами и, конечно же, блистала на арене. Но утро всегда было посвящено только Викки, очаровательной крошке, которой Мара старалась быть и матерью, и отцом.

Даже самой себе не призналась бы Мара, что, заботясь о Викки, она во многом хотела загладить свою вину перед девочкой за то, что так надолго оставила малышку на попечение няни после смерти Джейма. Тогда и улыбка дочки, и ее синие «папины» глазки внушали Маре не любовь, а ужас. Впрочем, и сейчас порой она испытывала ту же боль, не менее острую, чем раньше, когда Викки начинала вдруг радостно смеяться — ну совсем как Джейм! — и Мара с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться и не убежать далеко-далеко.

В младенчестве Викки была прелестным ребенком, теперь же она превратилась в маленькую красивую девочку. Ее каштановые волосы и ярко-синие глаза никого не оставляли равнодушным, и если бы Мара вовремя не спохватилась, ее дочку непременно бы избаловали и испортили. К счастью, характером Викки пошла в своего лучезарного отца: ее настроение не менялось так быстро, как у матери. Викки любила всех вокруг, каждого она считала своим другом. И все ее обожали — тощий Джим Коди, великан, самый высокий человек на свете (это, разумеется, было неправдой), и доктор Макколл, позволявший Викки играть со звериными детенышами, и даже Донни Лионс, грубоватый рабочий.

Иногда, глядя, как дочка идет по заднему двору и улыбается всем вокруг, Мара испытывала чувство, граничившее с завистью. Как отличалось детство Викки от ее собственного! Какая Викки любящая и доверчивая! Хорошо это или плохо? Можно ли так безгранично доверять другим людям? И как странно, что именно с Марой, своей матерью, Викки вела себя более скованно, нежели с остальными.

Джоко, например, Викки не стеснялась и не боялась совершенно. Он стал преданным рабом крошки. Он, такой язвительный и нетерпеливый в отношениях с другими людьми, таял, когда видел Викки, и мог без конца играть с ней в прятки или читать ей сказки. Их смысл девочка еще не всегда понимала, но все равно сидела тихонько и слушала — будто догадывалась, как нравится этому маленькому дяде Джоко проводить с ней время.

Верная слову, данному самой себе после разговора с Эрлом Сен-Клером, Мара быстро богатела. Каждую неделю Кланки читала ей вслух финансовые отчеты, присылаемые из Нью-Йорка ее биржевым маклером. Читать Мара так и не научилась, но в том, что касалось денег, соображала очень хорошо, и ее состояние увеличивалось с каждым днем. Мистер Сэм тоже заметно разбогател. Он сменил свой старенький «форд» на сверкающий на солнце «гудзон» и перестроил особняк к югу от Орландо.

Мара становилась все более популярной, она без конца получала предложения из самых разных цирков, но уходить из Брадфорда не собиралась. Они неплохо ладили с мистером Сэмом, хотя так и не стали настоящими друзьями. Но так или иначе, они понимали друг друга. К тому же, если бы Мара оставила Брадфорд-цирк и перешла в какой-нибудь более известный, ей пришлось бы каждый день соперничать с лучшими цирковыми артистами мира. Ее выступления оценивались бы уже гораздо более критически — а Мара прекрасно понимала, что в техническом отношении не может состязаться с такими гимнастками, как, например, Лилиан Лейцель.

Здесь же, в Брадфорд-цирке, она была королевой, живой легендой… Ей так же, как и Джоко, нравилось быть «большой лягушкой в маленьком болотце». Впрочем, выражение «маленькое болотце» постепенно потеряло свою актуальность. Начиная с 1927 года Брадфорд-цирк переживал период своего небывалого подъема и уже на равных конкурировал с гораздо более крупными цирками.