Остров - Олдос Хаксли

Уилл снова сложил три душистых листка исписанной мелким почерком голубой бумаги и поместил их обратно в конверт. На его лице ничего не возможно было прочесть, но под этой маской равнодушия он кипел от самого бурного гнева. От злости на дурно воспитанного мальчишку, стоявшего перед ним, такого красивого в своей белой шелковой пижаме и столь омерзительного во всех проявлениях избалованности и глупости. От ярости, стоило ему почуять еще одно дуновение аромата от письма, на эту поистине невероятно чудовищную женщину, которая начала с того, что разрушила жизнь собственного сына во имя материнской любви и мнимой непорочности, а теперь хотела и его самого – во имя Бога и целого набора ниспосланных Свыше Наставников – превратить в стреляющего и бомбящего духовного крестоносца, выступающего под пропитанным нефтью знаменем лорда Альдегида. От бешенства прежде всего на самого себя за то, что столь охотно связался с этой смехотворной, но зловещей парочкой, затеявшей черт знает какой безумный заговор против всего общечеловеческого здравого смысла. За то, что, якобы не принимая «да» за ответ, он на самом деле (и как страстно!) втайне желал услышать именно его.

– Ну что, поехали? – спросил Муруган преисполненным наглой самоуверенности тоном.

Для него явно было аксиомой, что, если Фатима Р. отдавала приказ, подчинение ему становилось обязательным и безоговорочным.

Чувствуя необходимость дать себе еще немного времени, чтобы остыть и успокоиться, Уилл ответил не сразу. Он отвернулся в сторону далекой теперь уже сцены и кукол. Иокаста, Эдип и Креонт сидели на ступенях дворца, ожидая, видимо, прибытия Тиресия. Сидевший сверху грудной бас взял временный перерыв. Группы одетых в черное могильщиков пересекали сцену. Встав у самой рампы, юноша с Палы начал декламировать белым стихом:

Смысл Света и Сочувствия неизъяснимо прост Казался нам с древнейших из времен. Но Простота Ждала из века в век, чтобы явилась Сложность, сквозь какую И можно лишь постичь Одно во множестве. И их мученья Здесь и Сейчас не просто выдумка, не плод сплошных фантазий, Хотя абсурдно ждать и красоты, и правды среди смешенья Лимфы, желчи, спермы, рассчитывать, что Бог, прервав обед свой И сон послеобеденный нарушив, решит судьбу за них Так просто, как и раз, и два, и три.

Раздались струнные аккорды, вступила флейта.

– Ну что, поехали? – повторил Муруган.

Но Уилл жестом заставил его замолчать. Теперь в центр сцены переместилась кукла девушки и запела:

Мыслей в мозгу целых три миллиарда, Нервные клетки наружу торчат от волнений. Мысли мятутся шарами для бильярда, Падая в лузы то Веры, то Смутных Сомнений.

Вера дана мне самой, а они пребывают в смятении, Я логична, а им так нужны их энзимы. Там, где мне во всей ясности видно явление, Эпинефрины для них совершенно незаменимы.

Я – воплощенная ясность и в мысли, и в деле. Мне понятен до точки наш мир многосложный. Каждый атом пророчески слит в моем теле, И во мне нету места соблазнам и мнениям ложным.

Окончательно потеряв терпение, Муруган ухватил Уилла за руку и с силой ущипнул.

– Так вы едете?! – проорал он.

Уилл в злобном раздражении повернулся к нему.

– Какого дьявола вы себе позволяете, маленький недоумок! – Он вырвал руку из пальцев Муругана.

Испугавшись, Муруган мгновенно сменил тон:

– Я просто хотел узнать, готовы ли вы отправиться на встречу с моей мамой.

– Нет, не готов, – ответил Уилл, – и я вообще никуда не поеду.

– Не поедете? – воскликнул Муруган, несказанно пораженный. – Но ведь она ждет вас, она…

– Скажите своей матери, что я очень сожалею, но у меня уже была назначена на это время другая встреча. С человеком, который умирает, – добавил Уилл.

– Но ведь это ужасно важно!

– Как и смерть.

Муруган понизил голос.

– Происходят важные события, – прошептал он.

– Я вас не слышу! – прокричал Уилл сквозь гомон толпы на площади.

Муруган с тревогой посмотрел на него, а потом рискнул прошептать громче:

– Происходят события. Очень важные события.

– Нечто гораздо более важное происходит сейчас в больнице.

– Мы только что узнали… – начал объяснять Муруган, но огляделся и покачал головой. – Нет, здесь я не могу вам ничего рассказать. Именно поэтому вы должны поехать к нам в бунгало. Сейчас же! Нельзя терять времея.

Уилл посмотрел на часы.

– Да, время терять нельзя, – повторил он чужие слова, а потом повернулся к Мэри Сароджини. – Нам пора идти, – сказал он. – В какую сторону?

– Я покажу, – ответила она, и они пошли, снова взявшись за руки.

– Подождите! Постойте! – умолял Муруган, но, видя, что Уилл и Мэри Сароджини не собираются останавливаться, начал вдогонку пробиваться сквозь толпу. – Что мне ей сказать? – выкрикнул он, уже заметно отстав.

В своем страхе паренек выглядел и комичным, и жалким. И злость Уилла улетучилась, сменившись лукавством. Он громко рассмеялся. Потом чуть задержался и спросил:

– Что бы ты ей сказала, Мэри Сароджини?

– Я бы рассказала ей все в точности, – ответила девочка. – То есть если бы это была моя мама. Но тут вспоминаешь, – продолжила она, немного подумав, – что моя мама не Рани. – Она посмотрела на Муругана. – Ты член какого-нибудь КВП?

Разумеется, членом КВП он не был. Для Рани сама идея таких клубов являла собой предел богохульства. Только Бог дает человеку Мать. И Духовная Воительница желала, чтобы ее богоданная жертва принадлежала ей одной.

– У тебя нет своего КВП, – покачала головой Мэри Сароджини. – Это ужасно! Ты мог бы пойти и пожить несколько дней у одной из своих альтернативных матерей.

По-прежнему в страхе перед необходимостью рассказать своей единственной матери о провале миссии, Муруган начал жалобные вариации на ту же тему.

– Я даже не представляю, что она мне скажет, – твердил он. – Не могу вообразить, как прореагирует.

– Есть только один способ узнать это, – сказал Уилл. – Отправиться домой и выслушать ее.

– Поедемте со мной, – умолял Муруган. – Пожалуйста! – Он снова вцепился в руку Уилла.

– Я же просил не прикасаться больше ко мне. – Пальцы юнца поспешно разжались. Уилл улыбнулся. – Так-то лучше! – А потом сделал прощальный жест. – Спокойной ночи, Ваше Высочество. – И обратился к Мэри Сароджини с веселой просьбой: – Веди же меня, мисс Макфэйл!

– Вы притворялись? – спросила она. – Или рассердились не на шутку?

– Я рассвирепел всерьез и до крайней степени, – заверил он ее.

А потом вспомнил то, что ему показали в спортивном зале школы. Промурлыкав начальные ноты «Изгнания Ракшаши», он ударил в мостовую твердой подошвой ботинка.

– Как думаешь, мне лучше затоптать его?

– Может быть, пойдет на пользу.

– Ты серьезно так думаешь?

– Да. Он ведь начнет вас ненавидеть, как только пройдет испуг.

Уилл пожал плечами. Вообще-то ему было глубоко наплевать. Но, по мере того как недавние события уходили в прошлое, а будущее надвигалось, когда они покинули ярко освещенную площадь и стали подниматься по темной и крутой улочке, которая извивами вела в сторону больницы, настроение у него стало меняться. Веди меня, мисс Макфэйл! Но куда? И прочь от чего? К новому проявлению Главного Ужаса и очень далеко от надежды получить благословенную свободу, обещанную Джо Альдегидом. Получить ее как раз сейчас становилось совсем легко, а поскольку остров Пала был так или иначе обречен, то не стоило бы даже моральных терзаний и мук совести по поводу своего предательства. А ведь он, возможно, удалялся не только от надежды на год свободы. Вполне вероятно, что, наслушавшись жалоб на него Рани, Джо и сам разозлится в достаточной степени, чтобы лишить хорошо оплачиваемой работы профессионального наблюдателя за казнями. Не повернуть ли назад? Не разыскать ли Муругана, извиниться и сделать все, что ужасная женщина прикажет выполнить? В ста ярдах выше вдоль улицы сквозь стволы деревьев уже стал виден свет окон больницы.

– Давай отдохнем немного, – сказал он.

– Вы устали? – озабоченно спросила Мэри Сароджини.

– Да, чуть притомился.

Он отвернулся и оперся о свою трость-альпеншток, глядя вниз на рыночную площадь. В ярком свете дуговых фонарей розовое здание мэрии выглядело огромной порцией малинового шербета. На шпиле храма, фриз за фризом, он мог видеть обычную избыточность индуистских скульптур – слонов, демонов, девушек с небывало пышными грудями и задами, танцующих изображений Шивы и, конечно, целые ряды образов будущего и нынешнего Будды в спокойном экстазе. А между шербетом и мифологией где-то затерялось в густой толпе унылое лицо юноши в белой шелковой пижаме. Так не отправиться ли назад? Это будет разумный, практичный, осторожный поступок с его стороны. Но внутренний голос – не ласковый, как у Рани, а зычный и громоподобный – буквально закричал: «Подлость! Низость!» Совесть заговорила? Нет. Моральные принципы? Боже упаси! Но отвращение, грязь и невыносимая вульгарность – вот что не позволяло человеку, обладавшему хоть каким-то чувством собственного достоинства и вкусом, стать участником всей этой сволочной возни.