То ли быль, то ли небыль - Наталья Рапопорт

– Только что кончили передавать по телевизору похороны, – сообщила Ирина.

– Чьи похороны?

– Андрея…

Ушли Даниэль и Синявский, оставив нам Аржака и Терца.

БАЙКИ ДАНИЭЛЕВОЙ КУХНИ

Вакханалия

У Даниэлей был близкий друг, филолог Анатолий Якобсон (Тошка). Он эмигрировал в Израиль и преподавал там в университете русскую литературу. Было это в семидесятых годах. В том семестре, о котором идет речь, Якобсон читал курс поэзии Пастернака. Книги стихов Пастернака у него не было, и денег купить дорогую книгу не было, но очень хотелось показать студентам «Вакханалию»:

Город. Зимнее небо.Тьма. Пролеты ворот.У Бориса и ГлебаСвет, и служба идет…

А в Москве Пастернак подвергнут остракизму, да вдобавок синий сборник стихов из «Библиотеки поэта» – с предисловием Синявского, не попросишь прислать. И тогда Якобсон пишет письмо своей подруге Юне Вертман. Пишет примерно следующее: «Дорогая Юна! Мне вас всех, моих любимых, очень не хватает. Но больше всех мне не хватает Бориса и Глеба. Ах, если бы они были здесь со мной…» Юна понимает намек и пишет в ответ что-то вроде: «Дорогой Тоша! Мы все тоже очень по тебе скучаем. Но больше всех, как ты, наверное, догадываешься, тоскую по тебе я. Сегодня ночью я не спала, все думала о тебе, и сами собой родились такие строки:

– Город. Зимнее небо…

Дальше шел полный текст «Вакханалии».

Письмо дошло до адресата, и вскоре Юна получила открытку с лаконичной рецензией: «Для начинающего поэта совсем неплохо. Советую продолжать!»

Ленинград – Явас через Хельсинки

С Юликом в лагере сидел простой русский парень, сбежавший в Финляндию из Ленинграда через леса и болота. Бедняга не знал, что между СССР и Финляндией существует договор о выдаче таких перебежчиков. Парня арестовали финские власти, и полицейский повел его как бы в советское посольство. По дороге он остановился и сказал на ломаном английском языке:

– Видишь, вон советское посольство, куда я тебя веду. А вон там – шведское посольство. Вон – американское. Там, правее – голландское. А у меня жажда. Я хочу выпить кружечку пива. Я зайду в эту пивную, а ты меня тут подожди.

Выйдя из пивной, полицейский был совершенно ошеломлен, застав парня на том же месте, где оставил. Ему ничего другого не оставалось, как передать его советским властям.

– Он мне так доверял. Не мог же я обмануть его доверие, – под общий хохот оправдывался парень в лагере…

Пока такой человек – Герой! – спит…

У Алены Закс день рождения. Среди гостей – замечательный грузинский актер К. М., он ведет стол. Грузинское застолье не всякому под силу, Юлик довольно быстро сходит с дистанции и отправляется на диван поспать. Тем временем Ирина беседует в уголке с коллегой по «Декоративному искусству» Леней Невлером. У Невлера грустные еврейские глаза с поволокой и длинные, как у примадонны, ресницы. Все это очень не нравится нашему грузинскому другу. А Ирина ничего не замечает и ведет с Невлером в уголке неторопливую беседу на профессиональные темы. В конце концов у К. М. иссякает терпение.

Он подлетает к Ирине, тычет ей в колено горящей сигаретой и рычит:

– Нет, вы только посмотрите! Пока такой человек – герой! – спит, эта …

Ирина вскакивает, будит Юлика, и они мгновенно уходят…

На следующий день, утром – звонок в дверь Даниэлей. На пороге, на коленях – К. М. с огромным букетом роз и со слезами на глазах. Рядом – ящик коньяка и шампанского. К. М. прощен – ведь на самом деле он просто вступился за честь Юлия со свойственным ему грузинским темпераментом… И начинается новый тур грузинского застолья – на этот раз на Даниэлевой кухне. Только К. М. все никак не может успокоиться: в каждом тосте он непрерывно просит у Ирины прощения и воспевает ее разнообразные достоинства. По мере того, как течет застолье, К. М. все более распаляется… И наступает финал:

– Но в конце-то концов, войдите же и в мое положение! Пока такой человек – Герой! – спит…

На фоне Пушкина…

Юлик болен. Синявские из Франции присылают необходимые лекарства. На этот раз курьер – эмигрантский писатель Мамлеев. Он звонит Ирине и договаривается о встрече у памятника Пушкину.

– Как мы узнаем друг друга? – спрашивает Ирина.

– Я буду в рубашке, в брюках и с большой сумкой.

– А, ну тогда я, конечно, не ошибусь! Кстати, я тоже.

Ирина ждет у памятника. На площади появляется человек с большой сумкой в руках, удивительно похожий на мамлеевскую прозу. Он уверенно направляется к Ирине:

– Здравствуй! Ну как дела воще?

И заключает ее в объятия. Они не были раньше знакомы, и Ирина слегка обескуражена. А впрочем, объятия – в русской литературной традиции. Слегка высвободившись, Ирина догадывается заглянуть в открытую сумку незнакомца. В сумке лежат пустые бутылки.

Незнакомец:

– Пошли выпьем? Ирина:

– Я бы с удовольствием, но сегодня я очень занята.

Незнакомец:

– Ладно, тогда я пойду один. Немного отойдя, он оглядывается:

– Я тебе завтра позвоню. Ирина:

– Непременно! Не забудь!

В этот момент на площади появляется элегантный, безупречно одетый, холеный, в белоснежной рубашке, с французской сумкой через плечо. Окидывает взглядом площадь, подходит:

– Ирина Павловна?..

Свадебный подарок

Один из солагерников Юлика, выйдя на свободу, встретил где-то под Минском девушку по имени Фаня Каплан и тут же влюбился в нее без памяти. Свадьбу играли в Ленинграде, недалеко от Большого дома. На нее съехалась вся освободившаяся к тому времени каторга. Не было ни одного гостя, который бы не привез в подарок невесте небольшой игрушечный пистолет… К вечеру на полу в углу комнаты возвышалась внушительная черная горка…

Литературная критика

Разговор идет о прозе Некрасова. Юлик:

– А кто из вас читал его прозу? Ирина:

– «Мертвое озеро» или что-то в этом духе? Он, кажется, писал его вместе с Панаевой? Тогда еще есть надежда, что он не слишком прикладывал к этому руки.

Юлик:

– Да, он был достаточно умен, чтобы соображать, что лучше прикладывать руки к Панаевой!

Диалоги

У нас в доме капитальный ремонт. Тот, кто его пережил, поймет меня без слов, и описывать его я не буду, как не взялась бы описывать торнадо, тайфун или атомную бомбардировку. Уже дней десять мы живем без ванной комнаты, зато объединенные в одну дружную семью с соседями сверху и снизу огромными зияющими дырами, пробитыми в полу и потолке нашей уборной. К концу второй недели воля к жизни побеждает мою скромность, и я звоню Даниэлям:

– Юлик! Можно я на полчасика попрошу политического убежища в вашей ванной?