Святые наших дней - Митрополит Иларион

В монашестве Давид Бальфур получил имя Димитрий. Отец Софроний направил ему поздравление, в котором пообещал прислать ему творения святителя Димитрия Ростовского: «Неизменное желание сердца моего и молитва, чтобы дал Вам Господь обильную благодать в помощь на том тесном пути, на который Вы вступили. Верю, что Ваш новый небесный покровитель великий святитель Димитрий умолит Господа за Вас. Этот святой “многочастне и многообразне” засвидетельствован свыше как весьма благоугодивший Богу. Как только несколько определится Ваше положение, то есть будет хотя бы относительно оседлым, пришлю Вам что-нибудь из его сочинений. Творения святого Димитрия носят на себе явную печать благодатного помазания».

Вскоре после пострига отец Димитрий Бальфур оказался в эпицентре острого конфликта, раздиравшего русское эмигрантское духовенство. В 1930-е годы большинство русского епископата, оказавшегося в эмиграции, подчинялось Архиерейскому Синоду во главе с митрополитом Антонием (Храповицким). Другая, меньшая часть последовала за митрополитом Евлогием в Константинополь. И лишь незначительная группа осталась в подчинении Московской Патриархии.

Причиной разделения были разногласия политического характера. Архиерейский Синод, заседавший в Сремских Карловцах, включал архиереев, стоявших на монархических позициях и категорически отвергавших тот курс на легализацию Церкви в Советском Союзе, который был избран заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским). Группа во главе с митрополитом Евлогием также не желала подчиняться митрополиту Сергию, однако не разделяла монархические настроения «карловацкой» группы. Что же касается группы, оставшейся в подчинении Московской Патриархии, то для нее важнейшим фактором была верность Церкви, находившейся в гонениях. Эта группа была готова закрыть глаза на то, за что митрополита Сергия осуждало большинство эмигрантского духовенства: на декларацию 1927 года, в которой митрополит Сергий объявил Церковь лояльной советскому государству.

Митрополит Платон (Рождественский

Для Бальфура – англичанина, никак не связанного с русской проблематикой, – юрисдикционные споры внутри русской эмиграции были источником постоянного соблазна. Этот соблазн лишь усилился, когда ему пришлось сопровождать архиепископа Вениамина в поездке в США. Там существовали приходы Московской Патриархии, которыми руководил митрополит Платон (Рождественский): еще в 1924 году он был отстранен от управления ими Святейшим Патриархом Тихоном, но решения Патриарха не принял и продолжал служить. В 1933 году архиепископ Вениамин был послан в США, чтобы разобраться в ситуации и, по возможности, склонить митрополита Платона к подчинению московской церковной власти. Когда же тот от переговоров уклонился, он был запрещен в священнослужении, а архиепископ Вениамин был назначен управляющим Северо-Американской епархией Русской Церкви. При этом большинство приходов осталось в фактическом подчинении митрополита Платона.

После отъезда Бальфура в Америку в течение почти года от него не было вестей, и отец Софроний очень переживал за него. Переписка возобновилась после того, как Бальфур вернулся из США в Европу и на шесть месяцев обосновался в Лондоне, надеясь создать здесь православный приход. С этим ничего не получилось. Он стал думать о том, чтобы поехать в Афины изучать богословие, но старец Силуан через отца Софрония категорически ему это отсоветовал. Он рекомендовал Бальфуру вернуться на Трехсвятительское подворье в Париж. Тот его не послушал.

В начале 1935 года отец Софроний заболел. Болезнь была столь сильной, что он готовился к смерти. В ночь на 18 января в больничной церкви Пантелеимонова монастыря он принял постриг в великую схиму. Спустя месяц с небольшим он пишет Бальфуру: «В случае моей смерти в переписке с отцом Силуаном будьте откровенны не до конца (Вы понимаете, о чем я говорю), так как он вынужден будет для прочтения Ваших писем обратиться за помощью к кому-либо другому. Это говорю Вам теперь потому, что если смерть постигнет внезапно, что так возможно, то я не смогу Вас об этом предупредить. Все мне пророчат выздоровление и долгую жизнь, но я, побеждаемый силой болезни, не очень верю в эти пророчества. Если умру, то прошу Вас не переставать молиться за меня». Это предупреждение связано с тем, что Бальфур писал по-французски и старец Силуан должен был бы обращаться к переводчику, чтобы прочесть его письмо.

Но отец Софроний не умер. На Пасху он послал своему другу письмо, в котором рассказал о пережитом опыте ожидания смерти: «В этом году с самого начала января я сильно болел. Смерть много ночей в упор смотрела мне в глаза. Как смущается душа и как скорбит она в эти часы, описать, кажется, невозможно. Тягостнейшие искушения ураганом находят на душу во время этого жуткого стояния на грани жизни и смерти, когда приближается решение вечной участи, страх овладевает душою. Только мысль о распятом Спасителе укрепляет ее. В какие-то минуты изменяется сердце, приходит любовь, и тогда душа готова оставить этот мир без малейшего сожаления. Сожаления, впрочем, нет и до прихода любви, но тогда страх от предстоящего Божиего суда, страх от чаемого осуждения и отвержения заставляет как бы держаться еще за эту жизнь в надежде, что еще что-то сделаешь для своего спасения. За последние двадцать лет моей жизни я много раз бывал близок к смерти, но столь тяжелые искушения, какие выпали на меня в этом году, бывали редки и не столь продолжительны. В этом году снова с большою силою я переживал, что наша земная жизнь есть исполненное тяжелой борьбы стояние на грани бытия и небытия, стояние между раем любви Божией и адом оставленности Богом. Однако, как бы ни были тяжелы наши страдания здесь, в глубине души таится сознание их глубокого смысла».

В этом же письме отец Софроний размышляет о том, что такое вечность и чем она отличается от времени: «Время – образ изменчивого бытия. Во всяком изменении есть элемент страдания. Мы, люди, принадлежа одновременно, вернее, параллельно двум мирам – горнему и дольнему, во все течение земной жизни как бы раздираемся. Стремимся к вечной жизни, имея пред собой образ Божественного бытия, неизменного в своем совершенстве, и вместе погружаемся в заботы о земном, не в силах будучи презреть потребностей и этой жизни. “Чаю воскресения мертвых”. Только она, эта чаемая вечная жизнь – есть подлинная жизнь. Вечность приходится представлять себе не как продолжение времени в бесконечность, но как единый непротяженный акт полноты бытия. Вечность объемлет всю протяженность времени, – сама же протяжения не имеет… Вечность есть иной образ бытия, причем такой, к которому выработанные нами в пределах эмпирической действительности понятия протяженности и последовательности, понятия начала, конца, до, после, – не могут иметь приложения. Вечная жизнь – это духовная жизнь. Вечность – это мир чистой мысли и нравственности в их нераздельном единстве».

Осенью 1935 года Бальфур приехал на Афон и провел шесть месяцев в строгом отшельничестве. Но здесь его ждало новое разочарование. В отличие от Русской Церкви, где католик может стать православным без принятия крещения, а католический священник принимается «в сущем сане», то есть без повторного рукоположения, на Афоне не признается ни католическое крещение, ни католическое рукоположение. То есть, приехав на Афон уже православным священником, Бальфур оказался перед реальностью непризнания афонскими монахами ни его священного сана, ни его принадлежности к Православной Церкви. Это стало причиной того, что ему пришлось покинуть Афон.

Дальнейший жизненный путь Бальфура был полон крутых поворотов и трагических ошибок. Он решил не следовать совету старца Силуана и не ехать в Париж, а вместо этого обосноваться в Афинах. Отцу Софронию он написал: «Молитесь за меня, не осуждайте меня и имейте в виду, что буду всегда стараться исполнить заповедь – поехать и проповедовать