Плацдарм - Сергей Звонарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Была ли тогда реальная возможность вернуть власть, и не жалел ли хозяин о том, что остался в ссылке? Может, и жалел, думал иногда Поскребышев, глядя на то, как тот иногда тяжело размышляет над газетой или томиком Ленина. Так или иначе, если момент и был, то вскоре он прошел. Был сформирован Комитет Государственной Обороны, и Троцкий стал его председателем. Вспомнив времена гражданской войны, он разъезжал по фронтам на бронепоезде, в котором было все для жизни и работы: спальные вагоны, кухня, машины для поездок в сторону от железной дороги, мощная радиостанция. На крыше одного из вагонов даже прикрепили аэроплан со сложенными крыльями — правда, воспользоваться им так и не довелось. Троцкий, внезапно появляясь то тут, то там, останавливал бегущие части, расстреливал одних командиров и тут же назначал других. Но все же эта война была совсем не похожа на гражданскую. Пламенные речи Троцкого перед красноармейцами заглушались ревом немецких истребителей и бомбардировщиков, и тогда солдаты бросались в пыль, а пламенный трибун вынужден был бежать под защиту брони. К тому же и возраст давал знать себя. В июле, во время Смоленского сражения, поезд попал под налет группы «Юнкерсов», половина вагонов оказались поврежденными и без ремонта не могли двигаться дальше. Троцкий упрямился до последнего, но, когда танки Гудериана подошли на расстояние выстрела, пришлось эвакуироваться. Бронепоезд попал в руки наступавших немцев. Они восстановили вагоны, отбуксировали поезд в Германию и водили туда журналистов, чтобы те на весь мир раструбили об очередной победе немецкого оружия.
Пришлось вернуться в Кремль. Двадцатого сентября, на третий день после того, как Гудериан прорвал наспех организованный под Можайском фронт, начальник Генштаба доложил, что резервов нет, сибирские дивизии могут подойти только через два месяца, и то без танков и артиллерии. Оборонять столицу было некому. Троцкий всех отпустил и затем работал до вечера над обращением к народу. Ближе к ночи того же дня Левитан его зачитал.
Разумеется, в той речи Троцкий вспомнил и оставление Москвы в 1812, и Брестский мир. А еще он вспомнил авантюру в ночь с 25 на 26 октября семнадцатого года в Петрограде, увенчавшуюся успехов — хотя никто в ЦК не верил. Правда, об этом в обращении не было. Чем сложнее и безнадежнее была ситуация, тем увереннее Троцкий чувствовал в ней себя. Отдав приказ об отходе, он уже мысленно выстраивал линию обороны у подножия уральских гор, когда Генштаб предлагал выстроить оборонительный рубеж на левом берегу Волги. И когда кампания сорок второго годов завершилась именно так, как предвидел Троцкий, возле Урала, его авторитет снова вырос, а китайские дивизии, пришедшие на помощь северному соседу, еще более укрепили позиции Председателя партии. Линия фронта стабилизировалась, так как горный рельеф не позволял немцам использовать излюбленную тактику охвата войск танковыми клиньями, а помощь американцев позволила частично компенсировать потерянные в европейской части страны производственные мощности.
Хозяин читал сводки с фронта, ходил на охоту, по вечерам много читал и… и ничего больше. Тот визит старых большевиков — которых, впрочем, хозяин открыто презирал — так и не получил продолжения. Охрана, ослабевшая в первые недели войны, вернулась к прежнему режиму, и, пожалуй, стала слегка наглее: верный признак того, что власть чувствует себя уверенно.
Закончился сорок второй, прошли сорок третий, четвертый, пятый. Линия фронта не менялась, жизнь в новых условиях постепенно налаживалась, а позиции Председателя партии казались прочными. Смирился ли с этим хозяин? Поскребышев не имел ни малейшего представления. Он помнил рассказы о туруханской ссылке, где хозяин охотился днем, а вечерами играл в карты с ворами и бандитами — и почти всегда оставался в плюсе. Железная выдержка, приобретенная тогда, позволила хозяину однажды добраться до вершины власти. Возможно, думал долгими зимними вечерами Поскребышев, эта выдержка поможет ему вернуться туда.
После перехода в параллельный мир группа полковника Владимира Сазонова сразу выдвинулась в заданный район. Движение осложнял густой мусорный лес, то и дело приходилось прорубаться сквозь чащу. Старшина не знал, зачем надо было прокладывать маршрут именно так, но задавать вопросов не стал — приказ есть приказ. После короткой ночевки, ранним утром следующего дня полковник уже рассматривал в бинокль избу, стоявшую на холме. Понять, доволен ли он увиденным, по непроницаемому лицу Сазонова было невозможно.
Собрав группу, полковник объявил:
— Согласно разведданным, в избе на холме находятся один или два человека. Мы должны захватить их и доставить к нам.
Собравшиеся понимающе молчали — еще один язык, как это не раз бывало на фронте.
— Есть одно важное обстоятельство, — продолжил полковник, — один из этих двоих может быть похож на товарища Сталина. Возможно, он решит использовать сходство. Это никого не должно останавливать. Приказ есть приказ. Есть вопросы?
Вопросов не было ни у кого, кроме старшины, который от Владимира знал о заявленной на совещании цели операции. Она разительно отличалась от озвученной полковником. Однако задавать вопрос старшина не стал, рассудив, что в текущих обстоятельствах с этим лучше повременить.
Сходство оказалось не таким уж большим, решил старшина, глядя на то, как эти двое с завязанными сзади руками идут в середине колонны разведчиков. Сам захват произошел гладко, обошлось без сопротивления. Ссыльных не охраняли специально — скорее, проверяли их местонахождение раз в день. Конечно, к вечеру проверяющие спохватятся, но будет уже поздно.
Шли весь день, с часовым привалом. Когда солнце стало клониться к закату, Сазонов приказал остановиться на ночлег. Места были глухие, но, тем не менее, полковник запретил разводить огонь, так что поужинали сухими пайками. Захваченные вели себя спокойно. Старшина поглядывал на Сазонова — знает ли он, кого они взяли, или хотя бы подозревает? По лицу полковника и его репликам понять было невозможно.
Старшину назначили дежурить во вторую смену, с
