Тайна аптекаря и его кота - Виталий Каплан

И вот как охладило меня утренними этими мыслями, так пришёл сон, и сон этот столь похож был на явь, что после я не сразу даже понял, спалось мне или вспоминалось.

В храме я очутился, в стареньком сельском храме, из толстых брёвен сложенном. Только от обычного храма, куда в седмичный день мы раньше с матушкой да батюшкой ходили, этот сильно отличался. Видно, давно тут уже не славили Творца.

Ибо сорвана была завеса с алтаря, и лики праведников и вестников оказались замазаны дёгтем, а на дощатом полу странные фигуры намалёваны. Квадраты, круги, звёзды многолучёвые. А со стен скалились черепа. И собачьи там были, и коровьи, и человечьи. Много черепов, какие-то совсем старые и пожелтевшие, другие свежие, белые.

А черепа и всё остальное я потому увидел, что факелы горели. Не на стенах — в пол они были воткнуты, в нарочно сделанные в досках дыры. И не абы как эти дырки располагались, а в углах квадратов и звёзд, или же посреди кругов.

Потом начало мне затылок ломить, и вспомнил я, как давеча схватил меня кто-то огромный и тяжёлым да мягким по затылку приласкал. Всё сразу вспомнилось — и как бежал я из трактирного подпола, и дядюшкина плеть, и страхи ночные, и штаны мокрые, и пронзительный свет Зелёного Старца, под коий я и угодил. И потому не стоило удивляться случившемуся. На кого зловещий старец глянул, у того судьба рвётся.

А ещё я понял, что лежу распластанный на холодной каменной плите. Руки мои и ноги растянуты в стороны, и удерживают их верёвки, привязанные к медным кольцам в полу. И, между прочим, совсем нагишом лежу, куда-то моя одежда делась. Но не холодно совсем, потому что факелов много и дают они изрядно жару.

Потом я понял, что не в одиночеству тут нахожусь. Стояли вокруг меня какие-то фигуры в чёрных плащах, и под наголовниками не видать было их лиц. В правой руке держал каждый свечу, а в левой — узкий и длинный кинжал, на иглу похожий. Всего этих чёрных я десятка два насчитал. Может, их и больше было, но не мог я пошевелиться, не мог всех взором охватить.

Но сразу понял, что ничего хорошего ждать не приходится. Вот зачем меня раздели? Зачем привязали? Отчего у них кинжалы? Просто так, для чести?

Меж тем начали эти чёрные петь. Раньше-то тишина стояла, кроме треска факелов, ничего и не доносилось, теперь же затянули они песню. Слов я разобрать не мог, а мотив запомнил. Странный мотив, никогда я раньше таких не слышал, хоть у нас в трактире часто пели — и слуги, и захожие гусляры, и подвыпившие постояльцы… с младенчества я к тем песням привык.

Чем громче они пели, тем страшнее мне становилось. Нутром всем постиг, что ждёт меня смерть, и смерть лютая. Нет, братья, не молился я Творцу — так меня ужасом заморозило, что и думать о том забыл. Чуял, как приближается она ко мне, серпом поблёскивает. Не такая, как в храмах рисуют, а совсем другая. Куда гаже.

И потому не удивился я ничуть, когда один из чёрных подошёл ко мне вплотную, положил ладонь на грудь, где сердце о рёбра стучалось, и нараспев произнёс:

— Ты, не имеющий формы и имени, ты, наделяющий силой отдавшихся, ты, проницающий небо и пропасти, дар наш прими, как законом положено!

А потом он провёл своим кинжалом линию, от верха груди до пупка. Боли я особой не почувствовал, но чуть приподнял голову и увидел, как растекается по коже моя тёмная кровь, как струится по рёбрам, как сползают капли на камень.

И объяла меня смертная тоска.

Но ненадолго. Не понял я даже, что случилось. Крики, удары, вспышки света и звон железа. Сомлел я от всего этого, а в себя пришёл оттого, что чьи-то тёплые и сильные руки подняли меня с камня и куда-то понесли. И голос я услышал, немолодой уже, глубокий, чуть с хрипотцой.

— Не бойся, малыш. Всё будет хорошо. Всё страшное уже кончилось и не вернётся больше.

Как же он ошибался, брат Аланар!

Ну да что я вам рассказываю, вы и так ведаете про то дело пятилетней давности. Не особо и громкое дело, не из ряда вон. Гурахайские надзорные братья давно выслеживали стаю бесолюбов. Знали, что в ночь Зелёного Старца у них будет ритуал в давно заброшенном храме, который бесолюбы в капище своё превратили. Но свершится ритуал только если поймают они в ту ночь невинную душу. Легко сказать, да сложно сделать — кто ж из-под крыши высунется, когда Зелёный Старец в небе расположился? В общем, крупно повезло им, что я попался. Не так чтобы совсем уж случайно, пояснил много позднее брат Аланар. Чародейством своим они ещё в лесу меня учуяли, а после на полевую дорогу вытянули. С другой стороны, повезло им очень ненадолго. Всех их, бесолюбов, надзорные повязали и вместе с опоганенным храмом спалили.

Но как их палили, я не видел. Скрутило меня в ту ночь лихорадкой, и две недели брат Аланар отпаивал отварами. По этой части, конечно, с господином Алаглани ему было не сравниться, но всё же поднял на ноги.

И господин Алаглани тоже поднял меня на ноги — решительно теребя за плечо.

— Гилар, а Гилар? Что-то здорово ты разоспался. Кто-то вчера говорил, что мы спешим.

Разлепил я глаза, резко сел, огляделся. Ого! Туман утренний уже рассеялся, и солнечные лучи проглядывают. Как бы не восьмой час пополуночи…

— Верно, господин мой, — зевнул я. — Мы спешим. Но только сначала воду вскипятим, щекотун-траву заварим, вон как разрослась, молодая ещё, мягкая. Вы ж сами учили, что её отвар укрепляет силы, как и многоопытный Краахати на шести страницах пишет…

Ну, в общем, напились мы отвару, посидели чуток и лесом пошли на север. Опасался я пока на торговую дорогу выходить, мало ли… Вдруг стражники скачут, нас ищут? К тому же если лесом, напрямик, то немалую долю пути можно срезать. Не меньше трёх часов сбережём, а то и полудня.

Вот бережливость нас и подвела.

Поначалу-то мы ходко шли. А чего ж не ходко, если тропинка под ногами плотная, сухая, птицы щебечут, солнышко светит, но не жарко, потому что еловые кроны жар ослабляют. И хотя в желудке у меня булькало, намекая на пропущенный завтрак, но то беда невеликая, а напротив, на голодное брюхо шагается ходче. Конечно, пока силы есть.

— Послушай, Гилар, — заговорил шедший сзади господин, — вот почему ты вчера мои признания выслушал, а о себе толком ничего не сказал? Какой смысл тебе таиться? По-моему, прошли времена, когда ты изображал наивного купеческого сына?

Я ответил не сразу. Тут ведь не отмахнёшься, не отбрехаешься, тут всерьёз надо. Но не было у меня уверенности, что пора говорить ему всю правду. Одно дело догадки его, и совсем другое — мои признания.

— Ох, господин Алаглани, — вздохнул я, — вам-то проще. Никого над вами нет, захотели рассказать — и рассказали. А я над собой не волен, у меня начальство имеется, и без начальственного дозволения раскрывать о себе всю правду не положено.

— Хорошо, — отозвался он. — Но тогда я выскажу свои предположения, а ты просто ответь, прав ли я. Уж такую-то вольность начальство твоё стерпит?

— Давайте попробуем, — я на миг остановился, поискал глазами солнце. Эге, надо бы самую малость влево взять. Лес, понятное дело, был мне незнаком, но следовало держать направление строго на север, тогда рано или поздно выйдем к реке Изулинь, разберёмся, как переправиться, а там уже проще будет, там уже я приметы помню.

— Итак, я довольно давно догадался, что ты не тот, за кого себя выдаёшь, — сообщил господин. — Сперва было просто ощущение такое, а потом, когда обнаружил я, что ты подслушиваешь мои разговоры с пациентами…

— Это когда же? — не утерпел я.

— В самом конце лета, когда ко мне на приём та самая несчастная вдова Анилагайи пришла. А ты прятался в чулане.

— Я ж почти и не дышал там! — Мне стало обидно, что как ни таился я тогда, а всё равно чем-то себя выдал.

— Верно, — согласился он. — В обычном состоянии я бы тебя не почуял. Но вот когда стал проверять вдову на лживость — использовал немножко силы. А значит, мои чувства многократно обострились, и я не то что тебя слышал, но и как у вдовы кровь по жилам течёт.

— Вы её изумрудом ведь проверяли, — заметил я. — А это правда, насчёт флюидов лжи и что камень покраснеет?

Аптекарь рассмеялся.

— Какой ты доверчивый мальчик… Разумеется, всё проще. Это обычное внушение, и для него необязательно быть чародеем. Достаточно лишь говорить таким тоном, чтобы человек ничуть не усомнился. Ну а для усиления — версия про изумруд, который фокусирует флюиды.

— Так что, это самый обычный камешек? — не поверил я.

— Нет, Гилар, не самый обычный, — терпеливо пояснил господин Алаглани. — Камень впитал небольшую толику силы, но считать его талисманом или амулетом было бы заблуждением. Он нужен для другого. Помнишь нашу самую первую встречу, когда тебя уличная шпана лупила?

— Да как сейчас! — отозвался я. — На память, знаете ли, не жалуюсь.

— Так вот, помнишь, я тогда посмотрел на тебя сквозь изумруд? Или счёл пустяком? — Не дожидаясь ответа, он продолжил: — Так вот, сила, пребывающая в этом камне, позволяет понять, наполнена ли болью душа. Присутствуют ли тяжёлые воспоминания, гнетут ли страхи. Действует это очень просто: если сквозь камень человек виден ясно, как сквозь стекло — значит, у него подходящая душа. Если же камень останется непрозрачным, то у этого человека всё как у всех. Мелкие радости, мелкие беды, скучная память… А как, по-твоему, я себе слуг набирал? Думаешь, для ведения хозяйства мне не хватило бы двух-трёх? Было время, когда один Тангиль со всем управлялся. Нет, Гилар, я искал тех, кто преисполнен болью и кому некуда податься. Изумруд в этих поисках был незаменим.