Огненное порубежье - Зорин Эдуард Павлович

В порубе всегда было темно и холодно.

Вошел Кочкарь, неодобрительно оглядел Словишу, не сказав ни слова, вышел. В дверях снова появился Широнос. Поманил дружинника пальцем:

— Подь сюды.

— Никак, Святославову милостнику не приглянулся? — удивился Словиша.

— В баньку велено тебя сводить.

— Ишь ты! — с удовольствием крякнул Словиша. — Гляди, Широнос, нынче я у князя в почете.

— На меня обиды не держи,— попросил его вой.

— А мне на тебя обижаться нечего,— успокоил его Словиша.— Кабы не ты, сдох бы я в своей норе.

— Человек ведь...

— Бросали — не спрашивали.

— Воля князева.

— А печаль наша.

В баньке Словиша совсем отошел. Широнос похлестал его веником, постриг бороду и усы, сам удивился:

— И не узнать тебя ноне.

В предбаннике уже лежал на лавке бережно сложенный новый кафтан — точь-в-точь на Словишу, словно по мерке шит. Штаны — тоже новые, новые сапоги.

— Нет, не в обиде я на князя,— шутливо говорил Словиша, перетягивая тонкую талию шелковым пояском — живота у него не было, совсем провалился, как у борзой.

— Грех обижаться на князя,— поддакивая ему, льстиво сказал Широнос.— Князь на то и князь.

— Да и мы с усами! — отозвался Словиша. Радовался дружинник, что на воле, что дорога ему лежит не иначе как во Владимир.

Святослав принял его ласково, указал садиться на лавку. Сметливые отроки налили в чаши вина. Исчезли тихо, как тени.

Вошел Кочкарь, встал позади князя, пристальным черным глазом оглядел Словишу (второй глаз был прикрыт повязкой).

Святослав, поднимая чашу, сказал:

— Во здравие брата нашего князя Всеволода.

Отпил глоток, поставил чашу перед собой, охватив ее обеими ладонями.

— Во здравие,— сказал Словиша и тоже отпил глоток.

Святослав улыбнулся. Улыбнулся и Кочкарь. Понравилась им сдержанность Словиши, оценили они и его

догадливость. Значит, разговор будет не долог.

Снова в сенях появились отроки, снова разлили по чашам вино. Теперь чаш было три.

— За твое здравие, князь,— сказал Словиша и, как и прежде, отпил глоток.

— Недорога гостьба, дорога дружба,— сказал Кочкарь и выпил свою чашу до дна.

— Как в гостях ни хорошо, а дома лучше,— с лукавинкой намекнул Словиша.

Святослав задумчиво потеребил бороду украшенной перстеньками рукой: умен Всеволодов дружинник, ох, до чего умен. С таким не дело ходить вокруг да около. Одно только слово сказал, присказка вроде, безделица, а все понятно: и то, что они здесь не у себя на Горе, и то, что ему пора во Владимир.

О том же подумал и Кочкарь.

Святослав сказал:

— Брату нашему князю Всеволоду передашь поклон. Скажешь: зла на него у сердца я не храню. Глеба, мол, жду, а за Романа пусть не гневается.

— Все передам, как велишь, князь,— сдержанно поклонился Словиша.

— Сговорено — как узлом завязано. Святослав облегченно вздохнул.

Словиша встал. Кочкарь шагнул вперед, положил руку ему на плечо.

— А теперь, как заведено,— сказал он,— скрепим уговор по обычаю.

Святослав целовал крест, отроки принесли и сложили на лавке княжеские дары. Кочкарь сам повязал Словише меч с украшенной золотом и черненым серебром рукоятью.

А за стеной, в трапезной, все уж было приготовлено к пиру: длинные столы ломились от яств, вин и медов. На лавках сидели кончанские старосты и дружинники, во главе стола — архиепископ и посадник Завид Неревинич, по другую сторону — Святослав с Владимиром, Кочкарь и Словиша.

Пировали до поздней ночи, здесь же, на лавках, спали. Отоспавшись, снова садились за столы.

Во хмелю да в суматохе некому было следить за Словишей. Пробрался он вечером к Пребране в терем. Поскребся в дверь. Открыла ему Панка, тихонько, по-заячьи вскрикнув, отступила за порог.

Княгиня, склонившись над книгой, сидела у стола.

Толстая оплывшая свеча бросала свет на ее задумчивое лицо, золотила упавшие на лоб нити волос.

Увидев Словишу, Пребрана встала, Панка юркнула за дверь, но княгиня остановила ее и велела вернуться. Панка растерялась, но ослушаться ее не могла. А вернула ее Пребрана не без умысла — чтобы после не было пересудов: неспроста же приставила к ней свою девку Васильковна.

Словиша понял княгиню и, поклонившись ей, спросил, не передать ли что Всеволоду: завтра отъезжает он из Новгорода во Владимир.

— Бог тебе в помощь, Словиша,— сказала Пребрана.— Остерегайся в пути лихих людей. А дядьке моему Всеволоду передай, что с мужем живем мы в ладу да в мире. Хотела б увидеть его, поклониться праху батюшки. Но расставили охотники в лесах силки, тугие луки держат наготове.

— Есть у меня и глаза, и уши,— сказал Словиша.— А ты, княгинюшка, шибко-то не тоскуй. Скоро возвращусь я — буду снова подле тебя.

— Гляди, не задерживайся,— и она осенила его крестным знамением.

4

В Торжке Словиша ночевал с купцами. Народ ушлый, вели купцы обозы с солью из Галича, рассказывали о тамошних делах. Одни поругивали Ярослава, заступались за сына его Владимира, другие честили жену его Ольгу, а вместе с ней и своевольных бояр, спаливших на костре любовницу Осмомысла Настасью.

— Житья не стало простому люду. То поляков зовут, то угров,— говорили они,— Вот и в Киеве нынче неспокойно.

— Опять пошла усобица.

— На дорогах разбой...

— Сами князья хуже татей...

— В одном только Владимире и живут купцы. Поприжал Всеволод бояр, вывел крамолу.

— Крут, а справедлив.

— Одно слово — хозяин...

Приятно было Словише слушать такое про своего князя. Купцы спрашивали его:

— А ты-то отколь будешь?

— Из Новгорода.

— А куда путь держишь?

— Куда держу, про то ветер знает.

— Ишь ты, какой скрытной.

— Сказал бы словечко, да волк недалечко,— отшучивался Словиша.— Сами про татей сказывали.

— А может, ты и есть тать,— уставился на него могучий мужик, молча сидевший у печи.

Мужика этого Словиша приметил еще с вечера: вроде бы и такой, как все, а вроде бы и нет. Глядит угрюмо, из-подо лба, улыбается — кривит нижнюю губу. Молчун.

— А если и тать, тебе-то что за дело? — подзадорил его Словиша.— Как поглядел я, обоза с тобой нет, да и на самом зипунишко — даром не надо. Нешто кто на тебя позарится?

Мужик не подхватил его шутки, кольнул сердитым взглядом, отвернулся к окну.

Больше других приглянулся Словише суздальский купец Прибыток. Этот был улыбчив. Маленький, шустрый, он везде поспевал и не жаловался, как другие.

Все видит и все знает. И сколько соли дают за лисью шкурку, и на сколько кадей пшеницы меняют кусок бархата на Волыни.

— Хорошо идут наши мечи и кольчуги в Булгаре, а в Тмутаракани — меха и кони,—говорил он Словише.— Бывал я и во Владимире. Большой и красивый город.

— А в Киеве бывал? — спросил Словиша.

Прибыток рассмеялся:

— Оно сразу и видать, что человек ты не торговый. И в Киеве я бывал, и в Чернигове, и в Галиче, и в Новгороде. Спроси лучше, где не бывал.

— И в Царьграде?

— В Царьграде не бывал,— сознался купец.— Мы за моря не ходим.

— А нынче куда идешь?

— Иду в Чернигов. Брат у меня там помер, хочу забрать его деток.

— Добрый ты человек, Прибыток,— сказал Словиша.

— А как же? Своя кровь,— польщенный, проговорил купец.— Не идти же мальцам по миру. А я приставлю их к делу. Вырастут — научу торговать. Своих-то у меня нет.

— Отчего же?

— Да вот. Жена-то померла через год после свадьбы.

— С кем же ты живешь?

— С сестрой. Калека она у меня. Хроменькая. Так вместе век и коротаем...

Пораскинув и так и сяк, решил Словиша, что одному пробираться через леса и впрямь опасно.

— Возьми меня с собой, Прибыток,— попросил он купца.— В тягость я тебе не буду. Зато, глядишь, в дороге чем подсоблю.