За давностью лет - Дмитрий Евдокимов

— Да, если уж генерал-поручики так веселились, что уже от обыкновенных поручиков ожидать! — бросил реплику Красовский.

— Верно. Офицерские чины в армии, а особенно в полиции погрязли в невежестве, пьянстве, разврате, — брезгливо бросила Лариса.

— Можно, я добавлю? — снова подняла руку Светлана.

— Давай разоблачай! — усмехнулся Шапошников.

— Не я буду разоблачать, а Антиох Кантемир, — сказала Светлана. — Вот Шкловский, как мне показалось, не очень лестно о нем отозвался.

— Почему нелестно? — поднял брови Максим Иванович. — Он просто полемизировал с теми буржуазными учеными, которые считали Кантемира родоначальником русской литературы.

— Во всяком случае, я хочу сказать, что Кантемир был выдающимся сатириком и в своих произведениях, хоть был и сам князем по происхождению, очень смело обличал нравы своего времени:

Каменной душою

Бьешь холопа до крови, что махнул рукою

Вместо правой левою: зверям лишь прилично

Жадность крови, плоть в слуге твоем однолична.

Кантемир во времена Петра получил блестящее образование в Лондоне, его ждало большое будущее, однако Петр умер, и он остался не у дел, поэтому с горечью писал о «бесстыдном нахальничестве», о том, что люди способные, знающие, трудолюбивые, но скромные, добросовестные и занятые, следовательно, не имеющие времени бегать ко всем и всюду трубить о себе, остаются в тени, забытые, не имеют достойного для их способностей и знаний поприща, а выходят наверх люди, способные выставляться, громко говорить сами о себе, мозолить глаза других своим присутствием всюду и таким образом приобретать известность. Человек действительно способный и знающий работает где-нибудь в углу — кто его знает, кто его помнит? Да если и вспомнят и спросят о чем-нибудь, то чудак ответит: «Не знаю, надобно подумать, справиться», а это скучно; тогда как нахал всегда тут и все знает, ответ на все готов:

Другой, кому боги благосклонны

Дали медное лицо, дабы все законны

Стыда чувство презирать, не рдясь, не бледнея,

У всяких стучит дверей, пред всяким и шея

И спина гнется его...

— «Медное лицо»! Какое образное выражение! — задумчиво произнес Игорь, считавший себя непризнанным поэтом.

— Что ж, вполне современная сатира! — прищурился Максим Иванович. — Такие небось и в вашей школе встречаются, как?

— Встречаются! — охотно подтвердила Светлана. — Так я еще о Кантемире, можно? Очень он мне понравился.

— Валяй, — благодушно разрешил Шапошников, сам любящий выкапывать полузабытых поэтов.

— В своей пятой сатире Кантемир рисует отвратительную картину пьянства, широко распространенного в русском обществе:

Прибыл я в город ваш в день некой знаменитой,

Пришел к воротам, нашел, что спит как убитой

Мужик с ружьем, который, как потом проведал,

Поставлен был вход стеречь; еще не обедал

Было народ и солнце полкруга небесна

Не пробегло, а почти уж улица тесна

Была от лежащих тел. При взгляде я первом

Чаял, что мор у вас был, да не пахнет стервом.

И вижу, что прочие тех не отбегают,

Там я люди, и с них самых ины подымают

Руки или головы тяжки и румяны,

И слабость ног лишь не даст встать, — словом, все пьяны.

Пьяны те, как лежат, прочи не потрезвее.

Не обильнее умом, ногами сильнее.

Безрассудно часть бежит, и иуды, не знает;

В сластолюбивых танцах часть гнусну грязь топтает

И мимоидущих грязнит, скользя, упадая.

Сами мерзки; другия, весь стыд забывая.

Телу полну власть дают пред стыдливым полом.

И прочее, — торопливо закончила чтение Светлана.

— Что и говорить, картина мерзопакостная, — с отвращением сказал Красовский.

— Причем Кантемир хорошо понимал опасность, которая грозит ему за разоблачение пьянства, — сказала Лариса, — Ведь этот порок поддерживался правительством, поскольку он приносил огромный доход. Поэтому Кантемир и писал:

Вов Кондрат с товарищи, сказывают, дышит

Гневом и стряпчих собрав, чслобитну пишет,

Имея скоро меня уж на суд позвати.

Что, хуля Клитесов нрав, тшуся умаляти

Пьяниц добрых и с ними кружальны доходы.

— Как говорится, комментарии излишни! — сказал Андрей.

— Хороший поэт. И мысли какие, и образы, — раздумчиво произнес Игорь. — Если бы кто-нибудь из современных поэтов взялся бы пересказать его современным языком... А что улыбаетесь? Ведь Шекспира, например, пересказывают.

— Вот ты и перескажи! — предложил Красовский. — Историк, вдобавок поэт-любитель.

— Это талант какой надо иметь, — не принял шутки Игорь. — Нет, не справиться мне...

— По-моему, теперь сам председатель заседания от повестки дня ушел, не кажется вам? — шутливо поддел Игоря Максим Иванович. — Лариса, прошу вас, продолжайте.

— Пороки правящей верхушки не могли не сказаться на всем состоянии общества, — вновь взяла слово Лариса. — Несовершенство государственного управления экономикой неизбежно вело к нищете, голоду, массовым эпидемиям.

Число нищих год от года увеличивалось, несмотря на императорские указы о создании богаделен. Современная медицина была не способна бороться с массовыми заболеваниями, рождались самые нелепые слухи.

Когда в тысяча семьсот тридцать седьмом году в Москве свирепствовала горячка с пятнами, народ искал причину болезни в том, что ночью на спящих людей привели слона из Персии. Правительство искало другие причины, оно объявило, что болезни могут умножаться от привоза на продажу дурного мяса. В том же году Синод получил указ ее величества, что несмотреньем священников могилы копают мелкие и земли над ними не утаптывают, от чего тяжелый дух чрез рыхлую землю проходит. Наконец, в именном указе тысяча семьсот тридцать девятого года содержится жалоба императрицы на полицию, которая «ни мало не смотрит, что по пустырям и глухим местам мертвечина валяется и множество непотребных собак в городе бегают и бесятся, 16 сентября одна бешеная собака вбежала в летний дворец и жестоко изъела двоих дворцовых служителей и младенца».

Антисанитария, беспорядок вели к еще одному страшному бедствию — пожарам, — продолжала Лариса. — В Москве в тысяча семьсот тридцать шестом году во время пожара, начавшегося на Арбате, сгорело восемьсот семнадцать дворов. Еще более страшный пожар случился через год. Недалеко от Каменного моста, в доме Милославского, жена повара зажгла в своем чулане восковую свечку перед образом, а сама пошла в кухню готовить обед. Свеча отпала от образа и зажгла чулан, а увидать и погасить было некому, все люди были на богослужении в церкви. При страшном вихре пламя начало разбрасываться во все стороны. Выгорел Кремль, Китай-город и Белый город, Басманные улицы, Немецкая и Лефортовская слободы. Государственного убытка было нанесено более четырехсот тысяч рублей, а по заявлениям частных лиц — на один миллион двести тысяч рублей. Но пожары возникали не только по случайности, были и сознательные поджоги крепостными, которые мстили за издевательство своим господам. Так, была схвачена дворовая девка князя Долгорукого Марфа Герасимова с тряпицей и горелым охлопком, которым она поджигала дом своего господина на Тверской, под пытками она повинилась, в наказание ее сожгли живую.

— Стихийный протест против насилия крепостного права вел и к огромному росту преступности, — заметил Максим Иванович.

— Да, я как раз хотела об этом сказать, — кивнула головой Лариса. — Основной контингент преступников составляли беглые. Дело в том, что бегство было единственным средством избавиться от крепостной зависимости. Бегали много и от рекрутства, которое было ненавистно русскому народу. Беглые объединялись в разбойничьи шайки, которые нападали на помещиков и купцов. В тысяча семьсот тридцать втором году до сведения императрицы дошло, что в городах Московской губернии происходят немалые разбои; в Дмитровском уезде воровские люди разбили дом стольника Татищева, для их поимки было велено послать военные отряды. Через два года в Москву к графу Салтыкову был послан именной указ об искоренении многих разбойничьих компаний около Москвы, из которых были присланы три письма фельдмаршалу Брюсу с требованием денег и великими угрозами в случае неисполнения. В тысяча семьсот тридцать шестом году девять разбойников днем ворвались в келью игумена московского Сретенского монастыря, били его, ранили в голову ножом, забрали деньги и вещи. В тысяча семьсот сороковом году в самой петербургской крепости воры убили часового и украли несколько сот казенных денег.

Особенно много преступников собиралось в больших городах, и в частности в Москве. Москва с окружавшими ее слободами, населенными тяглецами, людьми обедневшими, давала безопасный приют всем беглым и беспаспортным. Днем бродили «гулящие» люди по Красной площади, в охотном ряду, на Крестцах, в рядах, по торговым баням. Ночью они объединялись в шайки; темные, неосвещенные улицы и переулки с деревянными полусгнившими мостовыми, грязные пустыри, разрушенные и покинутые после пожаров дворы облегчали дерзкие разбойные нападения и давали возможность легко скрыться.