Письма, телеграммы, надписи 1927-1936 - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Далее: он был певчим — второй тенор — в знаменитом церковном хоре Сергея Рукавишникова, — отца Ивана, поэта; далее — как сказано — помощником регента; «сидельцем» в «монопольке», но «просчитался», был судим и понес какое-то наказание, затем, стремясь в урядники, купил очень пестрого коня и учился ездить верхом, гарцуя в поле, около оврага, куда сваливали городской мусор. Конь сбросил его в овраг и — бесследно исчез, а Саша вывихнул ногу и сломал два пальца на левой руке. После этого он стал носить синие очки и пробовал организовать «Бюро похоронных процессий». Так как все его деловые предприятия субсидировались мною — он предложил мне принять участие и в «Бюро». Это было уже в 903 г. Хорошо помню мотивы предложения. Он говорил мне: «В городе тобою интересуются, так что, если на вывеске будет твое имя вместе с моим, — мы покойников получим». По недостатку времени, а также по некоторой антипатии к делам коммерческим я отказался от организации «Бюро похоронных процессий», но денег ему дал. Он купил николаевскую шинель с воротником шалью, меховую шапку, два кольца с красным и зеленым камнями, орден Станислава, низшей степени, медаль «За спасение погибавших» или утопавших. Орден я не советовал ему носить, а медаль он все-таки прикрепил на узенькую грудь свою. Был он высокомерен и труслив, деспотичен и подхалимоват, к людям недворянской крови относился пренебрежительно, почти брезгливо. Старался говорить барственно и веско, но говорил тускло и «своим словцом» не обладал. Впрочем, кажется, он слово «хорошо» заменял менее ответственным — «удовлетворительно». О своих неудачах он рассказывал не жалуясь, тоном охотника, который «своими глазами видел» единоборство лисы с тетеревом и победу тетерева над лисой. Говорил: «Может быть, бога-то и нет, а в церковь ходить все-таки следует, приличнее». Приличия он соблюдал строго. Отлично, как и отец его, дядя Яков, играл на гитаре, вдвоем они, под аккомпанемент гитар, чувствительно распевали старинные романсы: «Там, где море вечно плещет», «Кольцо души-девицы я в море уронил», «Стонет сизый голубочек», «Как от ветки родной лист осенней порой, оторвавшись, по ветру летает», «Что ты, сунженец, не весел, беззаботный сорванец». Я до сего дня помню десятка полтора, два таких романсов. Пели и «Стрелочка» и «Эх, Машуха полорота, ты не шляйся за ворота», но оба предпочитали веселому—«чувствительное». Дядю Якова Сашка держал в черном теле, называл по фамилии, помыкал им, как лакеем, заставлял чахоточного старика ставить самовар, мыть пол, колоть дрова, топить печь и т. д. Отец же — любил его, — «души в нем не чаял», — смотрел на человека с дворянской кровью в жилах лирическими глазами, глаза точили мелкую, серую слезу; толкал меня дядя Яков локотком и шептал мне: «Саша-то, а? Бар-рон…»
Барон суховато покашливал, приказывая отцу: «Каширин, ты что же, брат, забыл про самовар?»
Александр умер, кажется, в 12-м году, дядя Яков — лет на 5 раньше его.
У Михаила Каширина был от первой жены сын, тоже Александр, удивительно милый человек, но по природе своей — лентяй, бродяга, профессиональный босяк. Об этом Александре можно бы написать не хуже, чем Лоти написал книгу «Мой брат Ив».
Будьте здоровы.
А. Пешков
Прокофьева — получил, книги — нет еще.
4. II. 33.
1079
Ф. П. ХИТРОВСКОМУ
19 февраля 1933, Сорренто.
Милый Федор Павлович —
не получая от Вас давно уже никаких вестей, я уже думал, что Вы призваны к исполнению скучной и неприятной общечеловеческой повинности. Разумеется — искренно рад, что это еще «за горами» и что Вы все такой же неистребимый и неутомимый делатель жизни, каким я Вас знаю с 96 года — 37 лет! Очень высоко ценю и очень крепко люблю я людей, которые служат лучшему своей эпохи не покладая рук, бескорыстно и скромно, не надеясь не только на ордена, но и на более или менее достойную оценку их работы.
Рукопись присылайте, прочитаю быстро.
Присылайте и «доклад» о производстве научно-художественных изделий края, это — очень важно и очень своевременно. Очень прошу Вас сделать так: копию доклада пошлите Самуилу Яковлевичу Маршаку — Ленинград, Ленотгиз, отдел детской литературы (Проспект 25 Октября, д. 28). Маршак — отличный человек и детолюб — поставлен во главе дет[ской] литер[атур]ы, и мы с ним мечтаем о создании хорошей детской игрушки. Было бы не плохо, если б Вы приложили и несколько фотоснимков наиболее удачных игрушек, а на обороте снимков указали, как игрушки раскрашены. В письме Маршаку сообщите, что действуете по моему совету, — впрочем, я сам напишу ему, что он получит посылочку от Вас.
Далее: было бы отлично, если б Вы написали очерк о кустарной работе игрушечников края, а если можно, так и вообще о «щепном промысле» края. Это весьма годилось бы для журнала «Наши достижения». Если «достижения» ничтожны и даже если их совсем нет — это не должно смущать Вас, — пишите о том, что есть и что должно быть. Но, я думаю, и «достижения» окажутся.
Посланный Вами в прошлом году альбом рисунков кустарных изделий передан был мною в издательство «Академия», о дальнейшей судьбе его я ничего не знаю. Я настаивал на издании рисунков «Академией».
Ну вот, пока — все. Сегодня первый раз писал на конверте вместо Н.-Новгород — Горький. Это очень неловко и неприятно.
Будьте здоровы, старый товарищ.
Всего доброго!
А. Пешков
19. II. 33.
Сегодня, с ночи, такой дьявольский ветрище дует, что все окрестные рощи олив, лимонов, апельсинов шипят, свистят, кипят, в доме ноют стекла окон, скрипят двери — тошно! А уже миндаль цветет. Капризничает природа, как беременная. По всей Европе — холода. Безработные мрут десятками ежедневно. Южане ухитряются замерзать при четырех ниже нуля. Истощены длительным недоеданием.
А. П.
1080
В. С. ДОВГАЛЕВСКОМУ
28 февраля 1933, Сорренто.
Уважаемый т. Довгалевский —
не найдется ли среди служащих полпредства человека, который взял бы на себя труд поискать картину
