Дети Смерти - Владимир Шимский

— Да.

— Не открывай, прошу тебя.

— Он будет думать, что я струсил.

— Он зол, он очень зол. Он убьет. Тебя… И меня… Нас.

— Ему это не просто будет сделать, — Тай подошел к столу с одеждой, швырнул ворох белья на лежанку: — Одевайся.

— Вчера ночью… — Она запнулась (на мгновение ему показалось, что она говорит не открывая рта. Тай судорожно сглотнул накопившуюся во рту слюну).

— Вчера я был пьян, и ты знаешь не хуже меня. Самое лучшее сейчас для тебя — вернуться к нему. — Тай кивнул на дверь.

— Но… я не Элта, Тай, — сказала она так тихо, что унрит едва расслышал ее голос.

— Эй, поторопись, — послышалось из-за двери.

Тай искоса взглянул на женщину:

— Не сходи с ума, Эл, — и принялся торопливо натягивать штаны.

Она с ужасом разглядывала руку. Нет, не свою — Элты. Шрам на указательном пальце (наверно, порезалась, когда чистила рыбу) слегка саднил, из потрескавшейся кожи выдавилась сочная алая капля. Она по привычке лизнула ранку, бросила взгляд на Тая и сразу же почувствовала его спокойствие (что ему Торсон) и… ненависть. К ней. К той рыжей, которая сидела сейчас на его постели, чье лицо заплыло розовыми пятнами размазавшихся за ночь румян, чье тело, еще не остывшее от его ласк, уже не вызывало ничего, кроме отвращения. Тело той. Рыжей. Элты.

Она неуверенно притянула к себе чужое платье. («Поторапливайся», — грубо сказал Тай). Нет, ей никогда не совладать с таким количеством шнурков и завязок, думала она. Однако чужие руки помнили, ЧТО надо делать и КАК, так же как вчера не она, но это ненавистное ей тело помнило все то, что так нравилось ему, Таю, когда он шептал, задыхаясь:

— Мне. Еще. Никогда не было. Так.

— Хорошо, — прошептали чужие губы, и она почувствовала, как чужие слезы наворачиваются на чужие глаза.

Платье было надето.

«Тебе нравится?» — она не сказала, а только взглянула на него. Но Тай понял. Пожал плечами: какая разница, Эл… и пошел открывать.

Торсон с трудом перетащил через порог свою искалеченную ногу, медленно проковылял к табурету. Сел. Зло зыркнул на стоявшую у стола женщину:

— Вот, значит, ты как, — его изувеченное шрамами лицо расплылось в неожиданной улыбке. Он опустил руку в карман куртки и, достав плитку хурума, сунул ее в рот. Затем смачно, с нескрываемым удовольствием протянул:

— Су-учка!

Тай скрипнул зубами:

— Ну вот что. Забирай ее и уходи.

— Куда спешишь, Тай? — Торсон все еще улыбался. — Я еще не отблагодарил тебя. Как следует. Вот только не знаю чем, — он покосился на женщину. — Может быть, ты знаешь, а? — улыбка сползла с его лица. Он мрачно взглянул на Тая. — Забыла. Все забыла. Ай-яй-яй. Кстати, где твоя девчонка, Тай?

Тай нахмурился: «Шел бы ты к хриссам; и без тебя тошно; вот это-то я и выясняю. Когда ты уйдешь».

— Ну да ладно, — пробормотал калека, устраиваясь поудобнее. — Между прочим, ты слышал? Вчера, говорят, вернулся Урт. Говорят, откопал славное местечко за перевалом. Хорошая добыча, говорят.

— Мало ли что. Говорят, — зло передразнил его Тай. Ему хотелось взять Торсона за шкирку и выкинуть вон, но он, стиснув зубы, терпел — сам виноват. Нечего было впускать.

— Ты-то что скажешь? — Торсон сплюнул недожеванный хурум в ладонь, не торопясь, деловито размазал жевачку по столу, — на память, — он хмыкнул, сунул руку в карман. «За очередной порцией», — подумал унрит. — Ну так как? Нехорошо обижать калеку, мда-с. Ты ведь знаешь, как это бывает, в Унре. Привяжут этакого где-нибудь там, ЗА СТЕНОЙ. Помнишь Красавчика, Тай?

— Нет, — (помнил, очень даже помнил).

— Мда-с, — задумчиво протянул Торсон. — Ему повезло (кто знает?). Хоть бы один вшивый магрут (видно, здорово их шуранули до этого). Так и простоял, бедняга, пока не сдох. Целехоньким, хриссы его побери, — с явным сожалением процедил сквозь зубы Торсон. Он смотрел исподлобья, ожидая, что ответит Тай. Но унрит молчал. — А ведь это несправедливо, Тай. Мда-с, — снова протянул калека.

— Ты о чем?

— О тебе. Если поступать так с каждым, с кем спала моя…

— Ты бы лучше позаботился о себе, — грубо оборвал его унрит.

— Ну, о себе я, положим, позаботился. И Гилда, и мой братец знают, где я и почему. Это так. На всякий случай. Если тебе захочется свернуть мне шею…

— Уже хочется, — проворчал унрит.

— И не сомневаюсь, — Торсон хмуро взглянул на жену. — Поставь-ка сетфи, Эл.

Женщина вздрогнула, но с места не сдвинулась.

— Поставь, — сказал Тай, и она послушно направилась к холодному очагу.

— Смотри-ка, она слушается тебя! — Торсон, казалось, был удивлен.

— Ты говорил об Унре, — напомнил ему Тай.

— Да. О том, что в ней стало скучно. А я готов предложить ей развлечение.

— И она не откажется.

— Да.

— Но ты пришел не за этим?

— Да.

— Так зачем?

Огонь не разжигался. Она сидела на корточках и безуспешно чиркала кремнем; лишь однажды пламя пробежало тонкой струйкой по краю отсыревшей за ночь ветоши и тут же погасло. Женщина досадливо отбросила кремень в сторону.

— Узнаю Элту, — услышала она голос Торсона.

Мысли разбежались, как испуганные муссы, чужое, ненавистное тело била нервная дрожь. Что с ней произошло? Почему у нее эта дряблая кожа, непослушные пальцы, рыжие спутанные волосы? Платье давило на грудь. Мешало дышать. Как та, Рыжая могла ходить в нем? Что-то смутное на мгновение поднялось из глубин памяти, и она вдруг поняла, что во всем этом НЕТ НИЧЕГО СТРАННОГО.

ТАК ЖИЛ ЕЕ РОД.

ЖИЛ, ЗАХВАТЫВАЯ ЧУЖИЕ ТЕЛА. ДОМА. СУДЬБЫ.

Она вытерла выступивший на лбу пот. Кто она? Элта? Мона? Или некто невидимый, захвативший то безжизненно лежащее под грудой тряпья в углу тело. Так же, как она захватила это — несносное, рыжее, с большой родинкой на правом плече. Женщина вспомнила, как целовал эту родинку Тай. Вспомнила, как та, некогда бывшая Элтой, предчувствовала, как он будет ее целовать. Вспомнила, как та, другая, некогда хотела САМА чувствовать это. Тогда-то все и произошло: головокружение, чернота, внезапно разорванная ослепительным светом, какая-то необыкновенная прозрачность вокруг, — потом (смутно) волочащееся по полу безжизненное тело (она так не хотела, чтобы Тай заметил его; он сказал «уходи», и она ушла). Да. Потом его ласки. Значит, ЭТО сделала та, которую он так странно называл: Мона. Она облегченно вздохнула: да, я — Мона.

Женщина потянулась за брошенным кремнем.

— Так зачем?

— Сетфи. Сначала сетфи, — Торсон улыбнулся, обнажая гнилые зубы. — Она не очень-то торопится, а, Тай?