Пятый персонаж (Дептфордская трилогия - 1) - Робертсон Дэвис

В заключение Айзенгрим продемонстрировал "Видение доктора Фауста"; программа обещала, что в этом и только этом номере перед ними появится Прекрасная Фаустина. По сути, это был хорошо известный фокус, когда маг заставляет свою ассистентку поочередно появляться в двух далеко разнесенных и никак вроде бы не связанных стеклянных будках. Но Айзенгрим - естественно, в роли доктора Фауста - добавил сюда борьбу между Любовью Возвышенной и Низменной; на правой стороне сцены появлялась скромно одетая, сидящая за прялкой Гретхен; при приближении Фауста она исчезала, а слева появлялась Венера в увитой цветами беседке и - насколько позволяла мексиканская стыдливость - почти без одежды. Прекрасная Фаустина (было совершенно ясно, что и Гретхен, и Венера - это она) обладала определенным артистическим даром, во всяком случае зрители понимали - и с восторгом принимали основную идею этой сценки, что духовная красота и чувственность вполне совместимы в одной женщине. В конце концов доведенный трудностью выбора до безумия Фауст кончает с собой, на сцене появляется окруженный ярким пламенем Мефистофель и сбрасывает его в ад. Как только Фауст исчез, снова появилась Прекрасная Фаустина; она парила без всякой видимой поддержки футах в восьми над серединой сцены и изображала, надо думать, Вечную Женственность буквально лучилась состраданием, одновременно демонстрируя изрядную часть своих великолепных ног. В завершение Мефистофель сбросил плащ и оказался все тем же Айзенгримом Великим.

Судя по громкости и продолжительности заключительных аплодисментов, представление зрителям понравилось. Когда билетер не позволил мне пройти через сцену, я подошел к служебному входу театра и сказал, что хотел бы увидеть сеньора Айзенгрима. Он никого не принимает, сказал швейцар, даны строгие указания никого не пускать. Я показал свою визитную карточку (в Северной Америке эти штуки почти вышли из употребления, однако в Европе к ним все еще относятся с определенным уважением, почему, собственно, я их и ношу). Никакого впечатления.

Оставалось только плюнуть и уйти, но тут я услышал мелодичный голос:

- Скажите, пожалуйста, это вы - мистер Данстан Рамзи?

На верхней ступеньке ведущей в театр лестницы стояла, надо понимать, женщина - женщина в мужском костюме, очень коротко стриженная и невероятно уродливая. И ведь не убогая, не калека. Высокая, стройная и, по всей видимости, очень сильная, она имела при том непропорционально большие кисти рук и ступни, ее огромный подбородок выпирал далеко вперед, а глубоко сидящие глаза почти скрывались под тяжелыми надбровными дугами. Однако голос у нее был приятный, а произношение - культурное, с каким-то легким акцентом.

- Айзенгрим будет очень рад с вами встретиться. Он заметил вас в зале. Идемте, я вас провожу.

Немного пройдя, мы оказались в коридоре, куда доносились звуки перебранки на непонятном, скорее всего португальском языке. Моя провожатая постучала в дверь и сразу же вошла, я последовал за ней и оказался в компании ссорящихся. Раздетый по пояс Айзенгрим разгримировывался при посредстве грязного полотенца, Прекрасная Фаустина - голая как правда, прелестная как картинка и бешеная как собака - также снимала грим, покрывавший чуть не все ее тело; при виде нас она подхватила халатик, завернулась в него и потом, пока мы с Айзенгримом разговаривали, высовывала наружу лишь те детали своей анатомии, которые обтирались в данный момент.

- Ей, видите ли, нужно больше розового света в последней картине, сказал Айзенгрим по-немецки. - Я ей вдалбливаю, что это забьет мою красную мефистофельскую подсветку, но ты же знаешь, что это такое - с ней говорить.

- Ладно, об этом потом, - сказала уродливая женщина. - Мистер Данстан Рамзи, ваш старый друг Магнус Айзенгрим и Прекрасная Фаустина. - Прекрасная Фаустина сверкнула головокружительно прекрасной улыбкой и протянула руку, которой она только что вытирала верхнюю долю своего прекрасного бедра.

Да, я канадец шотландских кровей, да, я родился в Дептфорде, но из этого совсем не следует, что меня загонит в угол латиноамериканская, с позволения сказать, артистка; я поцеловал лоснящуюся от грима руку не без, как мне кажется, элегантности. Затем я обменялся рукопожатием с Айзенгримом, в улыбке которого не чувствовалось особого дружелюбия.

- Давненько мы с вами не виделись, мистер Данстэбл Рамзи, - сказал он по-испански, намереваясь, как мне кажется, поставить меня в неловкое положение, однако я владею испанским вполне прилично и мы продолжили разговор на этом языке.

- Больше тридцати лет, если не считать ту встречу в Швейцарии, согласился я. - А как там Le Solitaire des forets и моя бородатая подружка?

- Le Solitaire умер почти сразу после нашей встречи, - вздохнул Айзенгрим, - а остальных я не видел с начала войны.

После нескольких минут вялого, вымученного разговора я решил, что пора мне и честь знать, - Айзенгрим явно тяготился моим присутствием. Но как только я начал прощаться, уродливая женщина сказала:

- Мы очень надеемся, что завтра вы найдете возможность пообедать в нашем обществе.

- Лизл, ты понимаешь, что ты делаешь? - Айзенгрим говорил по-немецки и очень быстро; судя по всему, он забыл, что я знаю этот язык.

- Прекрасно понимаю, и ты тоже понимаешь, так что оставим эту тему, ответила женщина.

- С огромным удовольствием, если только я вам не помешаю, - сказал я по-немецки.

- Ну как может помешать настолько старый друг, - откликнулся Айзенгрим по-английски; с этого момента он говорил со мною исключительно на родном языке, хотя и успел его порядком подзабыть. - А ты знаешь, Лизл, что мистер Рамзи был моим первым учителем магии? - Теперь Айзенгрим был сама приветливость.

Когда я собрался уходить, он наклонился и прошептал:

- Эта небольшая ссуда, вы помните? Я ни за что бы ее не принял, но Le Solitaire находился в большой нужде - прошу вас, позвольте мне расплатиться немедля.

После чего он легонько постучал меня по груди, по месту, где во внутреннем кармане лежал мой бумажник.

Перед сном, проводя по своему канадско-шотландскому обыкновению благоразумный подсчет расходов и оставшихся денег, я обнаружил в бумажнике несколько лишних купюр на сумму большую (но не оскорбительно большую), чем та, которая исчезла при моей предыдущей встрече с Полом. Мое мнение об Айзенгриме изменилось к лучшему - мне нравится скрупулезность в денежных вопросах.

3

Вот так и вышло, что вместо турне по святыням Южной Америки я присоединился к труппе Магнуса Айзенгрима. Договоренность была достигнута за обедом после нашей первой встречи. Мы обедали втроем - Айзенгрим, жутковатая Лизл и я; Фаустины почему-то не было. В ответ на мой недоуменный вопрос Айзенгрим сказал: