Калигула или После нас хоть потоп - Йозеф Томан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Скажи! Почему?
Ты, вероятно, это знаешь!
Фрасилл пожал плечами и ответил вопросом на вопрос:
– Почему изгнанник стремится вернуться на родину? Почему перелетные птицы через моря и горы возвращаются в свои гнезда? Почему путник спешит туда, откуда он вышел? Почему человека снова и снова притягивает пропасть, над которой у него закружилась голова?
Оба старца замолчали.
***На следующий день, за четыре дня до мартовских ид, во времена консулов Гнея Ацеррония Прокула и Гая Петрония Понтия, император с небольшой свитой приплыл в Мизен. Сел в носилки, которые сопровождала конная стража. Следом за ним повозки с рабами и всеми вещами императора. На особой повозке везли в разукрашенной клетке императорского ящера.
Процессия, сопровождаемая преторианцами, направлялась по Аппиевой дороге к Риму. Было душно. Тяжелые тучи тянулись по горизонту, закрывая солнце. Император в носилках вспотел. Ежеминутно он откидывал занавески и смотрел, как пейзаж вдоль дороги медленно уплывает назад, хотя рабы сменяются каждый час и очень торопятся. Императору кажется, что они нарочно тащатся так медленно. Что нарочно сдерживают ритм. Он нервно дергает шелковый шарф, со злобой вонзает в него зубы. Ругается, угрожает, бросает рабам – он, старый скупердяй, – золотые, чтобы они до наступления вечера достигли ворот Рима.
Нигрин, гонец Сервия, спешащий на Капри с паролем смерти, встретил императорскую процессию. Гонец не имел понятия о том, какое сообщение он везет, о чем идет речь, он знал только пароль, который должен был передать. Завидев процессию, он спросил о центурионе Варе, командире личной охраны императора, и узнал, что тот остался на Капри. Пришпорив пятками коня, Нигрин поскакал дальше…
Выше человеческих сил было то, чего требовал император. Носильщики не добрались вовремя.
Наступила ночь, и император, видя тщетность усилий, приказал остановиться у седьмого мильного столба и на невысоком пригорке у дороги разбить палатки. Он не хочет входить в город ночью как хищный зверь, пришедший за добычей. Он войдет утром, днем, во всей своей славе, с Калигулой и Макроном, которые едут ему навстречу из Рима. Вскоре они появились и сами. Приветствовали императора с исключительной учтивостью.
Шпионы Сервия, следящие за Калигулой от самого Рима, были удивлены, узнав, кто разбил лагерь перед городом, и скрылись во тьме. Один из них во весь опор полетел сообщить Куриону, что император у ворот Рима.
Император стоял на пригорке. Над городом расплывался желтый свет, отраженный в небе от факелов на форумах, храмах и дворцах. Под этой желтизной бесформенным призраком застыла черная громада Рима.
За спиной императора стояли Калигула и Макрон. Они думали об одном и том же, но каждый по-своему.
Макрон смотрел на императора. Высокую фигуру в плаще удлиняла тень. Он казался еще выше. Заслоняет. Мешает.
Калигула смотрел на Рим. Он смотрел на город, как будто между ним и Римом не было никого…
Духота к ночи усилилась, но император дрожал от холода и зябко кутался в плащ. Он стоял неподвижно, он не мог оторвать глаз от силуэта города, медленно расплывающегося в темноте. Он тяжело опирался о палку, будто после долгого бега, и задыхался от противоречивых мыслей. Злые предзнаменования снова всплывали в мозгу: стая саранчи, снежный буран, рухнувший маяк. Предсказания Фрасилла и его совет: не возвращайся! Все становится ему поперек дороги, все ему мешает, предостерегает, препятствует, но он бросается бездумно, нетерпеливо, дико, давит, торопится, он должен идти, он не знает почему, но должен, какое-то чувство его гонит, бешеное желание растет, душит его, разрывает его нервы, кровь в его жилах кипит, это лихорадка, это безумие, но он должен снова увидеть любимый Рим, еще один раз его увидеть, в последний раз…
Всего только семь миль. Его сон становится действительностью. Его желание осуществляется. До Рима рукой подать. Завтра он войдет в ворота.
Что ожидает его в городе?
В это время на колени перед императором упал его любимый слуга, волноотпущенник Ретул.
Он бился головой о землю и от страха стучал зубами:
– Мой господин, благородный император, боги тому свидетели, что это не наша вина: твой ящер погиб. Господин, смилуйся, это не наша вина!
Император взял факел из рук Макрона и вошел в палатку, Калигула и Макрон последовали за ним. Ретул и три раба, которые в течение нескольких лет заботились об отвратительном животном, рухнули на колени.
В окованной серебром клетке лежал дохлый ящер. Тучи муравьев покрывали его и глодали падаль. Тиберий смотрел на это потрясенный. Его амулет на счастье. Муравьи набросились на ящера. Они впиваются в его чешуйчатый панцирь, грызут, так что слышен хруст.
Император затрясся: его бил озноб и одновременно ему было душно. Это ожидает меня в Риме! Что теперь? Желание увидеть Рим столкнулось с желанием жить. Судьба ему указывает, что не пришло еще его время, она еще не желает его смерти. Она предостерегает его. Император еще хочет жить.
Желание жить сильнее. Сегодня неподходящее время для возвращения в Рим. Но оно придет. Оно придет! Придет! О мой дорогой Фрасилл! Это страшное предзнаменование было последним в цепи плохих примет.
Тиберий выпрямился. В нем пробудилась давнишняя энергия вождя. Он указал на Ретула и трех других рабов:
– Каждому по сто ударов. Ретулу двести.
– Господин! Смилуйся! – запричитал Ретул. – Мы не виноваты – мы погибнем…
Император не слушал и приказывал дальше:
– Макрон, распорядись, чтобы сняли палатки. Я возвращаюсь на Капри.
Торопись!
Преторианцы быстро свернули палатки, в ночи слышались крики истязуемых.
Вскоре императорская процессия повернула обратно. Шпионы Сервия шли за ней по пятам.
Император ночевал в своей вилле за Таррациной и на другой день после захода солнца приблизился к Путеолскому заливу. Перед Байями Тиберий вышел из носилок и сел на коня.
Был день мартовских ид, восемьдесят один год назад в этот день погиб под кинжалами Гай Юлий Цезарь.
Император все больше дрожал от озноба и во время езды плотнее кутался в пурпурный плащ.
Сегодня словно все сговорились против него, и море так разволновалось, что невозможно переправиться на Капри. Он решил переночевать в своей вилле, которую когда-то на мизенском берегу поставил расточительный Лукулл. Ему не хотелось быть одному с Калигулой и Макроном. Он вспомнил, что Сенека недалеко, в Байях. И сказал Макрону:
– Передай Сенеке, пусть придет со мной поужинать!
Ванна освежила императора. У него поднялось настроение, озноб прекратился после чаши горячего вина. Император почувствовал прилив сил, в нем снова пробудилась вера в себя. Он все-таки вернется в Рим!
Опираясь о палку, он вошел в ротонду малого триклиния и осмотрелся.
– За ужином нас будет больше, чем я думал, – сказал он с усмешкой, указывая палкой на двенадцать мраморных статуй главных богов, которые полукругом стояли вдоль стен. На темно-синем фоне занавесей, которые в приглушенном свете казались черными, белые тела богов и богинь ослепляли.
За императорским креслом в железной корзине горели желто-коричневым пламенем древесные угольки.
– Вы приказали для меня затопить? – заметил император иронически. – Вы отравляете мне последние дни. Стоит ли так стараться из-за старика, смотрящего в могилу.
Калигула наклонил шишковатую голову и сказал раболепно:
– Дедушка, мой дорогой, как ты можешь…
– Ты на пиру в Риме напился как свинопас. Эта шишка на лбу у тебя от пьянства. Молчи! Я знаю. Эх ты, ничтожество, даже пить не умеешь!
Император откинул портьеру и вышел на балкон. Его свита осталась в триклинии.
– Император хочет побыть в одиночестве, – сказал Макрон.
– Кто-то ему уже проболтался об этом пиршестве, – заметил Калигула, испытующе глядя на Макрона.
– Не меня ли ты подозреваешь? – возразил задетый за живое Макрон и тихо добавил:
– Ты же знаешь, что я твой человек, господин.
– На балконе холодно. Тебе не следовало бы там задерживаться, – заметил Харикл.
Только Фрасилл, которого сам император пригласил поужинать с ним, молчал. Все затихли в ожидании. Калигула не выспался и громко зевал.
Император глядел с балкона на море. Спускались синеватые сумерки.
Зелено-желтая, мертвая серость напомнила ему самый печальный день его жизни. Сад его дома на Эсквилине погрузился именно в такие синеватые сумерки, когда прибыл гонец от Августа. Отчим писал ему, что приказал развести его с Випсанией, которую Тиберий любил всем сердцем. Старая боль внезапно ожила в нем. Она росла от бессильного гнева, оттого что ему не удалось вернуться в Рим.
Однако еще есть время. Он растопчет этот муравейник начисто. Он страшно отомстит этой тысячеглавой гидре! За всю жизнь, за десятки лет страданий.
На всех падет моя месть. Только дайте мне время, боги! Он повернулся и вошел в триклиний.
