Орлиная степь - Михаил Бубеннов

— Ты устала, — перебил ее Леонид.

— Странно ведь, да? — продолжала Светлана. — Но почему все же мне так кажется? Раньше этого не было. Мне никогда не было боязно с тобой.

— Отдохни, усни, — хмурясь, посоветовал Леонид, зная, что говорит совершенно ненужные слова.

Заметив, что Леонид взглянул на солнце, Светлана поняла, что он собирается уходить, и промолчала, о чем-то думая и сожалея. Потом тихонько попросила:

— Не ездил бы ты…

Леонид обрадовался новому повороту разговора, хотя и этот поворот не мог быть для него приятным.

— А почему? — спросил он быстро.

— В селе шумят очень, — оглянувшись на палатку, ответила Светлана шепотом. — Два дня гуляли, а ведь пьяные, знаешь, какие? Одного тебя винят в его смерти.

— Знаю, — ответил Леонид.

— Зачем же едешь? Пошли кого-нибудь.

— Именно потому и еду, что шумят. Пусть скажут в глаза, что думают обо мне.

— Что могут сказать тебе пьяные?

— Мало доблести прятаться в кусты.

— Да в чем твоя вина? — едва не закричала Светлана.

— К сожалению, вина есть.

— Ты наговариваешь на себя! Ты сам себя казнишь!

— Напрасно ты, маленькая, защищаешь меня от самого себя. — Леонид ласково прижал Светлану к себе. — И напрасно думаешь, что я копаюсь в своей душе. Не та натура! Но я уже достаточно нагляделся, как люди губят друг друга. У нас еще очень много неоправданной жестокости, черствости, недоброжелательства. Ссылаются на переходное время, а по-моему, все дело в нашем очень живучем невежестве… Мне это теперь, после его смерти, хорошо видно. Многому научила меня эта смерть! Наше невежество делает, нас иногда убийцами!

Он подумал, глядя в степь, и продолжал не то так же серьезно, как и несколько секунд назад, не то уже шутя:

— Есть кровавые убийцы, а есть бескровные. Первых надо безжалостно казнить, вторых, которые убивают, скажем, словами, по меньшей мере сажать в тюрьмы…

Светлану било от его слов как в лихорадке.

— Но разве один ты…

— Конечно, нет! — не дослушав, воскликнул Леонид. — Там, у гроба, соберется немало таких, как я, убийц! Мне Зима рассказывал, как здесь частенько ни за что ни про что «прорабатывали» и «били» Куприяна Захаровича на собраниях, давали ему выговоры. Все придут. И все будут, конечно, оплакивать покойного. У нас, слава богу, не принято говорить о покойниках гадости, а кто и скажет — того презирают. Да, все наговорят у гроба много хорошего о Куприяне Захаровиче. И никто, конечно, не будет чувствовать себя виновным в его смерти!

Лицо Светланы, выражавшее только испуг, вдруг сурово застыло от какой-то внезапной мысли.

— Я боюсь за тебя, — сказала она строго.

— И меня боишься и за меня? — спросил Леонид.

— Да.

— Ты в самом деле трусиха!

— С кем же ты едешь? Один?

— С Ванькой Соболем.

Это было для Светланы громом среди ясного неба.

— Да ты что? — едва выговорила она.

— Успокойся, так надо.

Еще вчера, подбирая в уме спутника себе на похороны, Леонид после долгих раздумий неожиданно остановился на кандидатуре Ваньки Соболя. Во-первых, предложение поехать в Лебяжье могло не только обрадовать Соболя, если учесть, что в праздничные дни он не смог побывать дома, но и польстить ему: как-никак, а поездка носила официальный характер. Во-вторых, в пути Леонид собирался спокойно, дружески поговорить с Соболем и разуверить его в том, что Костя Зарницын имеет какие-то виды на Тоню, на что он имел поручение от самого Зарницына. Все это могло успокоить буйную ревность Соболя и примирить его с бригадой, а успокоившийся, примирившийся Соболь, как местный человек, мог очень и очень пригодиться в сегодняшней поездке в Лебяжье.

Из палатки вышел с папиросой в зубах Ванька Соболь. «Не тревожься!» — сказал Леонид Светлане глазами и, кивнув на прощанье, направился к Соболю.

Ванька Соболь, проработавший в связи с бегством Хаярова и Даньки подряд две смены, хотя и проявил интерес к поездке, но тут же, зевая, сказал:

— Спать охота, вот беда!

— А мы на рыдване поедем, — рассудил Багрянов. — Вздремнешь в дороге.

Через полчаса они уже ехали в Лебяжье. Прежде всего Леонид решил дать Соболю возможность уснуть: разговор предстоял серьезный, деликатный, его можно было начинать лишь при условии более или менее умиротворенного настроения Ваньки.

Но у Соболя почему-то сон как рукой сняло. Он долго ворочался, укладываясь так и сяк на рыдване, и, наконец, оправдываясь перед бригадиром, проворчал:

— Поварихи наложили тут! Разве уснешь?

— Давай сюда пестерьки, — предложил Леонид. — Клади пиджак под голову. Вот так, правильно. Ну, пробуй, как?

— Теперь хорошо.

Соболь сделал вид, что всячески силится уснуть и, конечно, вот-вот уснет: прикрыл глаза, притих и даже дышать стал сонно. Однако он и думать не хотел о сне. Пока Багрянов разговаривал по рации с Женей Звездиной, а Соболь запрягал Соколика, произошло событие, после которого Соболю было не до сна.

А произошло вот что. Уложив в рыдван пестерьки и мешки для продуктов, Феня Солнышко ушла на кухню, а Тоня почему-то задержалась у рыдвана и стала будто бы проверять, как уложено кухонное барахло. Соболь осторожно поглядывал на нее из-за морды коня.

Прошла неделя после той ночи, когда началась пахота и когда Соболь, растравленный ревностью, оскорбил Тоню, намекнув на ее близкие отношения с Костей Зарницыным, и тем самым увеличил счет ее обид. Всю эту неделю Соболь и Тоня, живя на одном стане, ухитрялись не встречаться один на один. Лютуя от своей ревности, Соболь за это время ни разу даже не подумал о том, что обязан извиниться перед Тоней. Так вот и шло: чем дальше в лес, тем больше дров. Обиды цеплялись одна за другую. Им не видно было конца.

— Кладешь свою амуницию и даже не спросишь, повезу ли я ее? — отважился вдруг заговорить Ванька Соболь, все еще прячась за мордой коня.

— Не тебе везти, — негромко ответила Тоня.

У Соболя дух захватило: такое начало разговора остро напомнило встречу с Тоней в степи. Через минуту он потянул к себе вожжи, и тут его словно пронзило: на конце одной вожжи отчетливо почувствовалась Тонина рука.

— Дело есть, — сказала Тоня, решительно поднимая взгляд на Соболя, который в растерянности не знал, что делать с вожжой.

— Какое дело? — то горя, то холодея, спросил Соболь.

— Побывай у нас, узнай, не приехала ли Катя…

Соболя поразило не столько поручение Тони, сколько то, каким тоном оно давалось — тоном доверия и дружбы. Но коль скоро свершилось одно чудо, Соболю захотелось, чтобы тут же свершилось и другое: некоторое время он ждал, что Тоня вот-вот произнесет какие-то особенные, важные слова. Но Тоня промолчала и отвела в сторону свои огромные ясные очи. Что ж, не все сразу! Благодаренье богу, что хоть немного-то отошло ее сердце!

— Ладно, я побываю, — пообещсл Соболь, едва не задыхаясь от счастья и надежды.

Так разве же мог уснуть сейчас Ванька Соболь?! Притворяться засыпающим и то ему было не легко. Конечно, этот короткий разговор с Тоней — только начало примирения. Но ведь лиха беда начало! Воображение Ваньки Соболя работало вовсю, создавая самые чудесные картины новых встреч с Тоней, их воскресающей любви.

Не подозревая, что Соболь хитрит, Леонид Багрянов все это время не тревожил его даже взглядом. «Лег замертво», — думал он о Соболе. Но в одном месте рыдван так тряхнуло, что Леонид забеспокоился, обернулся и, увидев лицо Соболя, изумленно воскликнул:

— Ты что, еще не спал?

— Сейчас усну, — ответил Соболь, чувствуя, что наконец-то насладился мечтами всласть, изрядно притомился, разомлел на солнышке и теперь может уснуть.

— Какого ж ты дьявола собирался так долго?

— Думал.

— Тьфу, нашел время!

Очень скоро Ванька Соболь действительно уснул, да так крепко, что как ни встряхивало его в рыдване, как ни мотало из стороны в сторону его голову, лежащую на пиджаке, он знай себе храпел, как столетний дед. И обливался потом в сто ручьев не столько от солнечного пригрева, сколько от напряжения, с каким исторгал храп всей грудью. Время от времени Леонид оборачивался назад, с удивлением поглядывал на Соболя и поражался его завидной способности спать. «Силен!» — думал он с усмешкой. Но постепенно его удивление стало сменяться тревогой. У озер, когда до Лебяжьего оставалось совсем недалеко, Леонид окончательно потерял надежду на то, что Соболь проснется без его помощи. Время не терпело — надо было будить парня.

Но это оказалось весьма нелегким делом. Леонид дергал Соболя то за ноги, то за руки, тряс за плечо, кричал над ухом, а тот в ответ лишь блаженно чмокал мокрыми губами, безотчетно защищался как мог да опять храпел всей грудью. Остановив Соколика, Леонид, стиснув зубы, раза два встряхнул Соболя изо всех сил. Только тогда он открыл осоловелые ото сна глаза.