1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны - Майкл Карлей

А Молотов все не давал ответа на просьбы посла об инструкциях, даже после того как Майский еще раз встретился с Галифаксом 25 октября.53 На этой встрече Галифакс сказал, что кабинет одобрил открытие переговоров с целью достижения торгового соглашения, британскую делегацию должен был возглавить Оливер Стэнли. Как выразился Галифакс, «я сказал, что мой интерес в деле был прежде всего политический, и я больше всего озабочен тем, чтобы, если это возможно, улучшить отношения между нашей страной и советским правительством, или по крайней мере воспрепятствовать их ухудшению». Отчет Майского в основном подтверждает это. Но как всегда в отчетах сторон о встрече существуют свои нюансы. Галифакс сообщал об энтузиазме Майского относительно перспективы переговоров, хотя из телеграммы посла в Москву этот энтузиазм понятным образом пропал.54 Потом Майский встретился со Стэнли; у обоих сохранились записи беседы. И опять они в основном совпадают, хотя опять в своем отчете в Москву ни словом ни обмолвился об удовольствии, которое он выразил по поводу скорого начала переговоров. Согласно отчету Стэнли, посол «сказал, будто у него есть поручение советского правительства заявить, что они желают обсудить с нами вопрос о торговом соглашении...».

Формально это заявление Майского не шло вразрез с истиной, оно базировалось на телеграмме Молотова от 26 сентября, но на самом деле он, конечно, подметывал бисеру, потому что подробных инструкций от Молотова так и не получил. Попытка Майского схитрить не укрылась от британского дипломата. «М-р Майский... оставил у меня впечатление, что лично он готов сделать все возможное, — отмечал Стэнли, — но целиком зависит от Москвы, где его не очень высоко ставят». Кабинету Стэнли сообщил: «Следующий ход за Майским...».55 Сможет ли он убедить Молотова двигаться дальше?

11 ноября Молотов наконец ответил Майскому. Во времена Литвинова советское правительство запрыгало бы от радости, получив милостивое уведомление о британской заинтересованности улучшать отношения, но только не сейчас.

«В связи с Вашими беседами с Черчиллем, Иденом, Эллиотом и другими о желательности улучшения англо-советских политических и торговых отношений, Вы можете при случае заявить, что Советское правительство сочувствует их желанию, но так как теперешнюю политику Англии определяют не указанные лица, то СССР не видит в данный момент благоприятных перспектив в этом деле. Факты же свидетельствуют о том, что в действительности британские власти занимают в отношении Советского Союза враждебную позицию. Это мы чувствуем каждый день во всех концах Европы, от Скандинавии, и особенно от Финляндии, до Балкан и Ближней Азии, не говоря уже о Дальнем Востоке. Улучшение отношений между СССР и Англией требует, чтобы подобная политика английских властей была изменена в лучшую сторону».56

Телеграмма Молотова привела Майского в замешательство. Теперь ему приходилось идти на попятную и сворачивать все свои многочисленные начинания; но он не стал просить, как полагалось бы, приема у Галифакса, чтобы объяснить ему изменившуюся позицию. Он решил действовать через посредников.

На следующий день с Майским встречался Криппс, чтобы спросить в приватной обстановке, почему так задерживается советский ответ на британские предложения начать переговоры. Майский ответил ему молотовскими словами: что Стэнли, Иден и другие не пользуются особым влиянием — утверждение несколько странное, потому что сам Галифакс заявлял, что действует от имени кабинета. Согласно отчету Майского, он сказал, что советское правительство сожалеет, но сейчас оно слишком занято международными проблемами, чтобы изучать британские предложения.57 Двумя днями позже Майский рассказал обо всем Черчиллю, тоже в духе (по его словам) молотовской телеграммы, но можно только догадываться, насколько точно придерживался он инструкций на самом деле. Черчилль весьма благосклонно отнесся к советскому желанию улучшать отношения, в то время как Молотов говорил только о том, что британцам самим следует проявить инициативу, если они хотят улучшений. Примерно такие же слова Молотов говорил и Шуленбургу, но в этом случае они имели совершенно иное значение. Чтобы отвлечь внимание от советского безразличия к британским предложениям, Майский возложил вину за нынешнее состояние дел на общий враждебный настрой британских политиков.58 Во всяком случае, в архивах Форин офиса не сохранилось никаких документов об этой встрече Черчилля, которые, вероятно, могли бы объяснить, почему британцы продолжали гадать, когда же наконец они получат советский ответ на свои предложения.

Кабинет обсуждал советское молчание всю середину ноября и мог только выдвигать различные версии о причинах, базируясь на тех ошибочных предположениях, которыми поделился с Галифаксом Криппс. Правда, Форин офис и не старался создавать впечатление, что очень спешит начать переговоры, из-за опасений, что Советы ужесточат свои требования, но британское терпение начало иссякать.59 Тем временем Майский продолжал вести свою линию, теперь уже с Эллиотом, сказав тому (по словам самого Эллиота), что «постоянно держит связь со своим правительством, которое очень заинтересовано в улучшении отношений с Великобританией». В своем отчете об этой встрече Майский сообщал, что вел беседу с министром вполне в духе молотовской телеграммы от 11 ноября. «Эллиот был очень доволен нашим положительным отношением к улучшению англо-советских отношений». Тут опять те же самые речи и та же самая мошенническая тактика, которую Майский уже использовал на встрече с Черчиллем. Согласно отчету Майского, Эллиот коснулся взаимных подозрений, и тут Майский не стал его успокаивать, несмотря на все свое желание улучшать англо-советские отношения.60 Чрезмерное рвение посла сыграло с ним злую шутку: теперь ему приходилось хитрить с чиновниками Форин офиса, которые записывали эту странную игру на счет советского правительства, которое обо всем этом и понятия не имело, если судить по инструкциям Молотова.

Суриц в Париже с такими проблемами не сталкивался, потому что французы были еще меньше, чем англичане заинтересованы в улучшении отношений. Однако в октябре Суриц отметил, что французское общественное мнение склоняется к точке зрения Манделя-Черчилля на события в Польше и в Прибалтике, и появляются признаки, что французы хотели бы восстановить контакты. Но в ноябре, когда отношения с Лондоном пошли на спад, похожие процессы начались и в Париже. «В гораздо более острой степени, чем когда-либо, — сообщал Суриц, — наши взаимоотношения с Францией сейчас отягощаются соображениями внутренней политики. В кругах Кэ д`Орсе говорят, что Даладье по этим соображениям не может выявить своего «в общем благоприятного отношения к внешней политике СССР». Это «нежелание выявить» принимает форму, близкую к бойкоту нашего полпредства». Никто из французских министров или высокопоставленных чиновников не мог принять приглашения из советского посольства без особого на то разрешения, а таковые разрешения выдавались очень туго. Репрессии против французских коммунистов зашли настолько далеко, что это вызвало раскол в кабинете, часть его считала, что это может нанести вред военным усилиям Франции или ее отношениям с Советским Союзом.61

Терпение британского кабинета лопнуло 23 ноября — Галифакс был уполномочен увидеться с Майским и выяснить, есть ли какие-то новости из Москвы. Но Батлер все же решил подготовить почву и встретиться с Майским за несколько дней до его дискуссии с министром иностранных дел (которая была назначена на 27 ноября), чтобы еще раз довести до сведения посла позиции Черчилля и других министров.62 Согласно отчету Майского, теперь Галифакс ставил вопрос ребром: хотите вы торговых переговоров или нет? Британское правительство абсолютно ясно дало понять, что хотело бы улучшений в англо-советских отношениях, но долгое молчание Москвы вызывает подозрения в том, намерено ли советское руководство вообще вести переговоры. Майский ответил, что такие подозрения лишены каких-либо оснований — вот уж никак не отражение молотовской позиции, а скорее попытка спасти собственную политику. Послу ничего не оставалось, как только подогревать интерес англичан к переговорам. Но все же он осторожно намекнул Галифаксу, что само британское правительство тоже не особенно спешит с переговорами, с чем министр вынужден был согласиться. По словам Галифакса, Майский отвечал на вопросы «путано и с некоторым смущением», вполне возможно, что так оно и было. Как понял Галифакс, посол просто «озвучивал линию партии», но больше похоже на то, что Майский больше старался не запутаться в собственной лжи. Сам посол рисовал свое поведение во время встречи как прямое и твердое, но Галифакс видел перед собой увертливого, скользкого, путающегося в словах, немного смущенного посла.