Воин - Дмитрий Колосов

— Котенок! Ну как с такими выиграешь сражение?

— Ничего, котенок со временем вырастает в льва, — ответил Кимон, который сам был лишь на год старше Формы.

Получив разрешение наварха моряки начали готовить триеру к выходу в море. Гребцы — числом сто семьдесят — заняли свои места на скамьях. На носу разместились прорет[85], флейтист и несколько матросов. Триерарх и его помощник стали на корме. Форма пожелал лично держать рулевое весло.

С помощью шестов матросы оттолкнули триеру от пирса. Весла упали на воду. Легкий рывок и судно чуть прыгнуло вперед. Заиграла флейта, задавая нужный темп. Лопасти весел размеренно погружались в зеленоватую воду, заставляя триеру плавно скользить по морской глади.

Уверенно поворачивая весло, Форма направил судно к выходу из бухты. Крабитул стоял рядом, готовый в любой момент придти на помощь. Но так как ничего непредвиденного не происходило, он отошел к противоположному борту и с деланным безразличием стал наблюдать за резвящимися дельфинами, чьи мокрые спины то и дело выскальзывали из-под днища корабля.

Когда триера очутилась на порядочном расстоянии от берега, Форма приказал поставить парус. Матросов было меньше, чем положено, поэтому Крабитул поспешил им на помощь. Вскоре гигантское белое полотнище развернулось и оглушительно хлопнуло, приняв в себя порыв ветра. Триерарх приказал гребцам прекратить работу и те с облегчением выпустили рукояти весел.

После нескольких неудачных попыток триерарх поставил судно по ветру, парус надулся и стремительно повлек триеру вперед. Гребцы-феты[86] дружно загорланили моряцкую песенку, в которой упоминались берег, сытый ужин и прекрасная гетера, готовая подарить любовь прошедшему бури и шторма моряку, что возвращается из долгого плавания домой.

Мощно вспенивая окованным медью носом волны триера обогнула небольшой мыс и подошла к гавани Зея. Гавань прямо-таки кишела военными судами, завершавшими приготовления к выходу в море. Черные бока триер маслянисто поблескивали на солнце, веселые зайчики плясали на металлических носах судов и шлемах воинов.

Миновав Зею, триера направилась дальше. Форма не мог нарадоваться ее стремительному бегу. Это заметил и Крабитул. Вернувшись на корму, он сказал:

— Капитан, это самая быстрая посудина, на которой мне когда-либо приходилось плавать.

Форма не ответил, но по его лицу можно было заметить, что он счастлив.

Триера обогнула южную оконечность Пирея и подошла к входу в гавань Кантар, где разгружались купеческие суда. В этот момент из гавани как раз выходил пузатый, неповоротливый, с набитыми доверху трюмами купец. Форма направил триеру наперерез, наметив курс так, чтобы проскочить под самым носом встречного судна.

Когда Крабитул разгадал этот замысел, изменить что-либо было уже поздно. Корабли стремительно сближались. Казалось, столкновение неизбежно — на купеческом судне сразу несколько человек заорали дурными голосами, — но в последний момент Форма изо всех сил налег на весло и триера стремительно пронеслась мимо, едва не задев статую на носу торгаша.

Крабитул облегченно выдохнул.

— Отличный маневр, капитан, но если бы его увидел наварх, мы вряд ли бы заслужили похвалу за подобное безрассудство.

Форма лишь рассмеялся. Он был очень доволен собой.

Обратный путь триера проделала и под парусом, и на веслах. Теперь она действительно летела по морю, едва касаясь верхушек волн. Не снижая скорости триера вошла в гавань и устремилась к пирсу. Когда до него осталось не более стадия[87], матросы быстро и слаженно убрали парус, а гребцы подняли над водою весла. Теряя ход, триера плавно подошла к пирсу, стала точно там, где было нужно.

Наварх со своей свитой внимательно следил за этими маневрами.

— На деле ты более зрелый моряк, чем кажешься с виду, — сказал он подбежавшему Форме.

Пока юноша размышлял радоваться ему или обижаться, Ксантипп быстро пошептался с триерархами и спросил:

— Как думаешь назвать судно?

— «Борей».

— Хорошее имя. Вполне соответствует ее качествам. Ты доволен своим кораблем?

— Да! — горячо воскликнул Форма.

— А командой?

— Да.

— Тогда готовься к походу. Завтра «Борей» в числе тридцати других триер отправится к берегам Фракии.

Спал Форма спокойно. Утром, приняв на борт провиант и воду, а также двадцать гремящих медью гоплитов, «Борей» отошел от пирса и отправился в море. Триерарх стоял на корме и часто оглядывался, прощаясь с родными берегами. В его душе не было грусти. Единственное, о чем он жалел, так о том, что не успел надрать уши булочнику Вордену. Но это он еще успеет сделать, когда вернется героем.

Он не знал, что Клото уже собирается обрезать кривыми ножницами нить его жизни.

Он не знал, что булочник Ворден спустя три месяца погибнет в водах Саламинского пролива.

Он не знал, что к нему смерть подошла еще ближе, что всего сорок дней отделяют эту встречу. Он стоял на шаткой палубе и жадно вдыхал запах сосновых досок и соленого ветра.

Ему оставалось жить всего сорок дней.

Эпитома третья. Отцы и дети. Небесный гость

Злое пришло ей на ум и коварно-искусное дело.

Тотчас породу создавши седого железа, огромный

Сделала серп и его показала возлюбленным детям

И, возбуждая в них смелость, сказала с печальной душою:

«Дети мои и отца нечестивого! Если хотите

Быть мне послушными, сможем отцу мы воздать за злодейство

Вашему: ибо он первый ужасные вещи замыслил».

Так говорила. Но, объятые страхом, дети молчали.

И не один не ответил. Великий же Крон хитроумный,

Смелости полный, немедля ответствовал матери милой:

«Мать! С величайшей охотой за дело такое возьмусь я…»

Более всего на свете он гордился своей мужской силой. Едва появившись, он доказывал ее вновь и вновь, страсть его была неукротимой, плоды ее были ужасны.

Он спускался с неба, красивый и гордый переполняющей его силой. Никто не знал, из каких миров он явился. Он был могуч и уверен в себе — такие нравятся женщинам. Крепкой рукой он бросал ее на землю и она послушно отдавалась его неистовым ласкам. А затем он вновь возвращался в свой таинственный небесный дом, оставляя в ее чреве бешеное семя.

Уходя, он даже не смотрел на нее, словно она была для него не более, чем орудие утоления страсти. Он ни разу не заговорил с ней. Ей даже казалось, он не знает ее имени, что подобно нежному шелесту листвы на деревьях — Гея.