Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - Елена Раскина

На прощание Екатерина благосклонно протянула Александру Данилычу руку, а он жадно припал к ней горячими губами. Потом выпрямился, решительно взял ее за плечи и по-русски троекратно расцеловал.

— Прощай, что ли, Катя, не скоро теперь свидимся, — сказал он просто. — Эх, шарф бы мне твой на прощание, шарф шелковый с груди твоей белой! Как в старых романах про рыцарей писали… Я б его на правую руку повязал, как войска в огонь поведу — пускай смотрят все да дивятся, кто у фельдмаршала Меншикова дама сердца! Да нельзя мне этого. Что мне мин херц, не страшусь его! Дашка ревновать будет! Дашку обидеть не могу, Катенька…

Он ушел, стуча мерзлыми ботфортами, и Екатерина подумала, что никогда, наверное, не поймет этого человека, в котором поровну и худого, и доброго… Так, кажется, давным-давно говорил обо всех московитах ее Йохан.

Здоровенные драгуны Меншикова, наполнившие дворец лязгом амуниции, топотом, веселой руганью, остро вонявшими овчиной полушубками и раскрасневшимися с мороза усатыми лицами, споро помогли комнатным девушкам и слугам грузить на сани сундуки и узлы с добром. Трехлетняя Анхен перепугалась огромных чужих дядек и с плачем прижалась к юбке кормилицы, так, что Екатерине пришлось даже прикрикнуть на молодцов, чтоб «шумели потише». А вот годовалая Лизхен, наоборот, заливисто смеялась, тараща на пришельцев глазенки, и любопытно тянулась крошечными ручками к блестящим эфесам палашей и длинным усам солдат. «Ай да Лизанька, ай да красавица, ай да царевнушка наша!» — умиленно приговаривали головорезы-драгуны, окружив Екатерину, державшую на руках младшую дочь. Растроганная Екатерина велела дворецкому угостить драгун вином, и те в знак благодарности прокричали ей такое громогласное «виват!», что с потолка посыпалась отслоившаяся от сырости штукатурка.

Санный обоз тронулся на Москву еще засветло. Рассматривая через выложенное слюдой окошко меншиковского возка однообразную красоту заснеженных просторов России, Екатерина думала о том, в какой уже раз совершает она этот нескончаемый, как качание маятника в часах, путь: из Питербурха в Москву, из Москвы — в Санкт-Питербурх. И всякий раз он приносит ей решительные перемены в судьбе!

Меншиковские драгуны ехали в голове и в замке обоза. Мерно качаясь в седлах, они завели протяжными голосами песню о «тяжкой недоле» крестьянского паренька, отданного в рекруты, о своей собственной судьбе:

У отца было да у матери трое сыновей,Трое сыновей, добрых молодцев.Отец с матерью всю-то ночь не спят,Всю ночь не спят, за столом сидят,За столом сидят, думу думают:«Нам которого сына в рекруты отдать?Большего отдать — детей множество.Среднего отдать — женка хороша,Женка хороша, нам услужлива.Уж отдать ли нам сына малого,Сына малого, неженатого,Отдать в рекруты, во солдатушки,В государев да в драгунский полк».

Эта бесконечная и печальная песня убаюкивала Екатерину, и она засыпала под скрип полозьев, прижимая к себе детей. Что-то неизведанное ждало ее впереди, и она стремилась навстречу этому неизведанному со странным спокойствием в душе.

Глава 11

ЦАРИЦА ВСЕЯ РУСИ

Деревянный дворец в Преображенском встретил высокую гостью жарко натопленными печами и уютом обжитого десятилетиями жилища, суетливыми хлопотами слуг, у которых, как всегда, оказалось что-то недоделано перед «визитацией» государевой невенчанной жены, и воспоминаниями о прошлом, обитавшими здесь в каждом углу, будто шкодливые, но в целом безвредные домашние духи из русских сказок — домовые. Впрочем, с течением лет веселое и суматошное «бабье царство» царевны Натальи Алексеевны изрядно поредело: сестры Меншикова повыходили замуж и разлетелись из царевниного гнезда по мужним домам. Сама царевна, хоть ей не исполнилось еще и сорока, в последнее время сильно сдала, ослабла и постоянно болела. Бледная и изможденная лихорадкой Наталья Алексеевна едва смогла подняться с постели, чтобы встретить Екатерину ласковым словом.

«Слава Богу, что пожаловала, Катя, — печально сказала она, обнимая гостью. — Опустел ныне дом наш, пиес более не играем — некому! С тобою да с детишками мне много веселее будет. Глядишь, и хворь поотпустит!» Варвара Арсеньева продолжала оставаться при особе царевны, став ей незаменимой помощницей и управляя ее делами неженской твердой рукой. Подруга юных дней нежно обняла Екатерину, но при этом не преминула едко шепнуть ей на ухо: «А что, Катя, свадьбу с Петром Алексеичем все не играете? Все недосуг?»

«Петеру лучше знать, когда! — холодно ответила Екатерина, отстраняясь от насмешницы. — Ежели не венчаны мы с ним по сию пору, значит, такова воля его. Мне иной воли не надобно!»

С приездом Екатерины и ее маленьких дочерей в Преображенский дворец словно вернулась жизнь. Царевна Наталья Алексеевна действительно взбодрилась и теперь целыми днями играла и нянчилась с Анхен и Лизхен, в своей бездетной и безмужней доле утешаясь смехом и улыбками чужих детей. Зачастила с визитациями московская знать, кое-как выучившаяся европейским политесам, сбрившая бороды и криво нацепившая на потеющие головы пышные парики. Вновь заиграла веселая музыка, и по вечерам в сияющей от десятков свечей парадной зале «вывезенные в свет» девицы из боярских семей с завидной смелостью и потешной неловкостью танцевали с удалыми красавцами офицерами гвардейской команды и меншиковского эскадрона, оставленного в Преображенском личным распоряжением Александра Данилыча для «бережения тела Екатерины Алексеевны с чадами». Екатерина, посветлев душой, без устали учила юных простушек с громкими фамилиями светскому обхождению и великодушно прощала им легкомыслие и бестолковость молодости. Она лишь немного смущалась, когда иная из учениц, забывшись, величала ее «матушкой-государыней» или даже «Вашим Величеством». «Привыкай, Катюша! — улыбалась ей царевна Наталья Алексеевна. — Был сие двор Натальи Алексевны, а, глядишь, будет — Екатерины Алексевны!»

Царь нагрянул в Преображенское с первыми лучами здешнего несмелого весеннего солнца — в первых числах марта года 1711-го от Рождества Христова. Он прискакал по едва подтаявшему снегу в простом старом возке, с одним только денщиком и кучером, без охраны и свиты. Петр вошел к Екатерине, высоченный, стремительный, привычно пахнущий крепким табаком, и первым делом сгреб в охапку обеих малюток — Лизхен и Анхен. Смачно перецеловал заревевших от неожиданности дочерей в румяные щечки, водворил на место и заключил смиренно ждавшую своей очереди Екатерину в свои медвежьи объятия:

— Стосковалась, чай, Катя? Дай же облобызаю тебя!

Затем легко, словно пушинку, подхватил ее на руки и властно, как свою безраздельную собственность, понес в опочивальню.

Насытясь любовью, Петр неторопливо, со вкусом раскурил трубку и с веселой улыбкой сказал нежившейся на подушках Екатерине:

— Кланялась тебе, Катя, твоя товарка по подмосткам здешней храмины комедиальной, коя ныне на сцене действа Марсова пребывает — фельдмаршальша Меншикова!

— Дашенька! — искренне обрадовалась Екатерина. — Как она там, бедная? Она так убивалась, когда Господь ребеночка ее прибрал…

— То мне ведомо. В волосах ее, кои прежде будто вороново крыло чернели, серебро ныне обильно заблистало… Однако славной супругой Бог Алексашку, шельмеца, пожаловал. Превыше заслуг его! Всех денщиков Дашка от него разогнала, ныне сама и еду ему стряпает, и амуницию чистит. Даже шпагу точить и пистолеты заряжать выучилась, чисто оруженосец.

Петр Алексеевич пристально посмотрел на Екатерину и сказал чеканно и веско, словно отдавая приказ:

— Пора и тебе, Катя, собираться в поход. Со мной к армии поедешь, сего же дня!

— Петруша, но как же это возможно? А как же дети? — попыталась возразить Екатерина.

— Мамки да няньки доглядят, — отрезал царь.

— Но я же беременна…

— Мало, что ли, баб брюхатых за войском идет? Почитай, каждая четвертая в обозе пузо таскает! — В голосе Петра зазвучало явственное раздражение. — Велика ли беда — брюхо? Авось выносишь не хуже иных!

Екатерина поняла, что возражения бесполезны, и только покорно кивнула:

— Как ты скажешь, Петруша… Я готова идти за тобой всюду, где буду нужна тебе. В конце концов, когда мы поедем к армии, я, наконец, увижу свою родину!

— Об этом и мечтать забудь, Катя. — Петр недобро усмехнулся. — Здесь ныне твоя родина. Да и с чего ты взяла, что в Ливонию поедем? Нечего мне более делать там! Великими викториями благословил российское оружие Господь, наши ныне и Ливония, и Эстляндия, и Ингерманландия! Курляндский герцог под руку нашу перешел, Польша да Саксония с нами в союзе на шведа поднимаются, Дания также. Переломил я хребет северному шведскому льву! А ты все про Ливонию свою болтаешь… Правду, видать, говорят: недоступны бабьему уму хитрости стратегии марсовой!