Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства - Марина Могильнер

То есть будь ты мусульманин, христианин, буддист и т. д., то есть вот это вот пересечение, оно и рождает терпимость друг к другу или, во всяком случае, должно рождать (интервью, правосл.);

Ну, как сказано в Коране, самые близкие к вам — это, значит, христиане (интервью, мусульм.).

Здесь важно отметить, что взаимное уважение у православных и мусульман в Казани проявляется на уровне речи также в том, что в ходе интервью, перечисляя представителей различных конфессий, они на первое место ставят не свою, а другую религию[772].

Важно подчеркнуть, что объединение в «Мы-группу» видится возможным далеко не для всех верующих. И православные, и мусульмане отказывают в статусе равного сторонникам новых религиозных движений и сект. При этом последние подразделяются на две группы: в первую входят те течения и направления, которые лишь абсолютизируют часть («сектор») вероучения, однако не несут в себе «негативного» (по мнению священнослужителей) начала. Такие религиозные направления и течения в большинстве случаев пассивно принимаются, но с ними активно не взаимодействуют[773].

Другая группа новых религиозных движений, среди которых назывались и христианские вероучения, и ваххабизм, и восточные нетрадиционные религиозные движения в изучаемых дискурсах квалифицируются как деструктивные, разрушающие личность верующего, подчиняя его волю не Богу, а харизматической личности. Обычно к таким религиозным движениям православные и мусульманские лидеры демонстрируют интолерантное отношение, призывая противостоять их деятельности[774].

Таким образом, актуализация общности между православными и мусульманами, а также готовности взаимодействовать происходит относительно общих «врагов» или «чуждых групп», распространению сферы влияния которых православие (в лице РПЦ) и ислам (в лице ДУМ РТ) стремятся противостоять. К «общим врагам», помимо вышеназванных агентов секулярности, либерализма и «греха», относят и некоторые нетрадиционные религии. Причем зачастую наши собеседники рассуждали о «чужих и вредных» верах обобщенно, не дифференцируя их и не вдаваясь в богословские подробности.

На процесс конструирования образа «Мы-верующих» влияет также локальная религиозная ситуация в Татарстане. Признавая за иудеями и буддистами равный статус в рамках Российской Федерации, в конкретных условиях Татарстана православные и мусульмане нацелены на полноценный социально-политический (но не богословский) диалог только друг с другом как с имеющими право символически репрезентировать большинство в Татарстане.

У нас в Татарстане, слава Богу, слава Всевышнему, это все предусмотрено. Когда мы провожаем солдат в армию или милиционеров в Чечню, обычно приглашают нас: меня, допустим, и священнослужителя из церкви. Мы спокойно находим общий язык, говорим насчет новостей, они что построили, мы что построили. У нас, слава Богу, таких болезней нет… Они нам свои визитки оставляют, мы им свои координаты оставляем, и какие любые вопросы — мы находим общий язык, слава Богу (интервью, мусульм.).

И тогда [до 1990 года] в армии команды свыше принимать священников не было, поэтому было это все в очень тесных рамках. Хотя, тем не менее, при принятии присяги я и представители мусульманства тогда присутствовали (интервью, правосл.).

Кроме того, религиозными лидерами подчеркивается, что практика толерантного отношения друг к другу представителей различных религий укоренена не столько в религиозной догматике, сколько в многовековом опыте совместного проживания и повседневных практиках взаимодействия.

Ну, те, кто жили уже давно и живут вместе. У них ценности разные, но Родина и отечество одно, и общечеловеческие ценности объединяющие. Без распрей каких-либо. Живем же мы на одной площадке и с мусульманином, и с иудеем (интервью, правосл., Казань).

Некоторые священнослужители раскрывают определенный парадокс межконфессионального взаимодействия в Татарстане. Они подчеркивают, что толерантные отношения между представителями разных религий в регионе обусловлены иногда слабой артикуляцией конфессиональных различий между людьми и недостаточностью знания населением догматических основ.

Мало того, какая трудность духовенству разбираться в тех семейных особенностях, особенностях семейной жизни тех же казанцев. …Вот типичный случай: муж татарин, жена русская. Прекрасная семейная жизнь. Ну, до тех пор, пока церкви были закрыты, никто этим вопросом не занимался: крестить или делать мусульманские обряды? Так вот, когда век все-таки стал возвращаться к истокам, к религии, к духовности, здесь возник вопрос: как с детьми быть? Слава Богу, если супружеские пары не запрещают друг другу ходить в свои религиозные учреждения. В данном случае татарин не запрещает ходить своей русской, там чувашской, православной ходить в церковь, ради Бога. Но с детьми-то как? И вот, самое удивительное — выход. Я за эти годы убедился, что у многих так есть. Например, двое детей: ну так банально. Сын — в мусульманство, дочь — в православие (интервью, правосл.).

При этом подчеркивается, что конфессиональная идентификация не является фактором, детерминирующим социальные взаимодействия, поскольку обычно жители Татарстана не мыслят друг друга как принадлежащих к определенной религии, что также способствует толерантности.

Я не только не заметил, а скорее даже убежден, что все как-то и не замечают религиозности друг друга. То есть есть хорошие, нормальные человеческие отношения. Есть они и на уровне политиков, и депутатов, и бизнесменов, и рабочего класса, рабочего народа, пенсионеров. Нет конкретных разговоров по вопросам, на тему религии. Нет разговоров религиозного плана (интервью, правосл.).

Анализируя представленные дискурсы, важно учитывать контекст их формирования и функционирования. Важным контекстом в данном случае, безусловно, является публичный фон обсуждения проблем межкультурного и межэтнического взаимодействия, формируемый журналистами, деятелями науки и культуры, политиками, представителями властей Татарстана. Так, по наблюдениям В. К. Мальковой, официальная риторика республиканских лидеров использовала консолидирующую лексику («сограждане», «наш многонациональный народ», «жители нашей многонациональной республики») для формирования общегражданской республиканской идентичности[775]. Тем самым в массовом сознании утверждалась идея о единстве народа Татарстана независимо от этнических и конфессиональных различий. Кроме того, более поздние медиаисследования в Татарстане позволили выявить существующую среди журналистского сообщества практику избегания проблематизации конфессиональных и этнических противоречий[776].

Ту же тенденцию нивелирования острых противоречий между православными и мусульманами мы отмечаем в высказываниях священнослужителей Казани. Так, если в православном дискурсе Казани ислам представлен как традиционная для региона религия, в православных речевых практиках некоторых религиозных деятелей за пределами Татарстана (например, Москвы) тема ислама ассоциируется со средневековой экспансией мусульман или нелегальной миграцией. Мусульмане в Татарстане в лице их лидеров также склонны воспринимать православных как равных, как соседей. При этом в наших интервью «мусульмане» имплицитно подразумевали только включенные в ведение ДУМ РТ общины, а «православные» относились лишь к представителям РПЦ МП. Присутствие в Татарстане других православных деноминаций и мусульманских течений замалчивается.

Сама готовность к межконфессиональному и межэтническому взаимодействию, понимаемая как необходимый элемент добрососедства, в религиозном дискурсе подкрепляется установкой на то, что посредником в этом общении должно выступать и выступает государство, в частности Совет по делам религий[777]:

Ну, есть у нас такие при Кабмине. Набиуллин, такой есть человек[778]. То есть они сидят в Кремле. Они по Татарстану все религии как бы знают — кто там, кто имам, кто в синагоге. И если какие-то вопросы, если какие-то дела есть у нас, то мы через них работаем. Телефончики, новости — тоже вот так работаем (интервью, мусульм.).

В связи с этим любопытно, что установка на добрососедское общение ни в одном интервью не конкретизировалась примерами конкретной совместной работы на долговременной и систематической основе. Чаще всего информанты упоминали встречи на мероприятиях, организованных государственными или другими структурами. Таким образом, декларируемое отношение добрососедства не имеет под собой реальных практик диалога на низовом уровне (например, в конкретных общинах), хотя существует более-менее постоянный интерес к обмену новостями.