Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

Ученые мира восхищались германскими университетами и техническими школами. Германские методы исследований были самые основательные. Германские философы доминировали в своей сфере. Институт кайзера Вильгельма считался ведущим мировым центром химических исследований. Германская наука дала миру такие имена, как Кох, Эрлих и Рентген, обнаруживший в 1895 году электромагнитное излучение. Вслед за Рентгеном в Англии Дж. Дж. Томсон открыл электрон, а во Франции супруги Кюри установили существование радиоактивности. Германские профессора с удовольствием пропагандировали германские идеалы и культуру. Куно Франке в Гарварде говорил о Германии как о нации, одержимой «новыми идеями и устремлениями в каждой сфере человеческой жизнедеятельности»26. Он описывал свою страну в самых восторженных выражениях:

«На каждой миле германской земли глаз отмечает исключительный порядок, обстоятельность и уверенность хозяина в своей силе. Нельзя не подивиться этим процветающим, благоустроенным фермам и усадьбам, этим благоденствующим деревням, ухоженным лесам… этим живописным городам, населенным состоятельными и благонравными людьми… с горделивыми городскими зданиями и великолепными особняками, театрами и музеями, с отлаженными средствами коммуникаций, превосходными возможностями для поддержания здоровья и развлечений, великолепными университетами и техническими школами». Благонравие поведения выражается в «умении управлять политическими митингами», в «собранности и организованности рабочих классов в борьбе за социальные улучшения», в «почтительном и заинтересованном отношении ко всем видам искусства». Все это благолепие «возглавляет изумительная армия с безукоризненной дисциплиной и бесподобными профессиональными качествами». Вкупе все эти компоненты доказывали наличие «чудесным образом сплоченной коллективной воли и стремления к еще более высоким стандартам и формам жизнедеятельности нации». Подобные настроения явно не вписывались в схемы и замыслы, направленные на самоуничижение и самоограничение.

Меч, как писали историки Германии, пытавшиеся объяснить причины невероятного национального взлета страны, был главным инструментом, посредством которого она добилась величия. В труде «История Германии в XIX веке», публиковавшемся в пяти томах на протяжении пятнадцати лет в восьмидесятые и девяностые годы, Трейчке, обосновывая верховенство государства, утверждал: война является неотъемлемой частью государственной политики, и никто не должен посягать на его право вести войны за свою честь и национальные интересы. Германская армия была зримым воплощением концепции Трейчке. Ее могущество и престиж возрастали с каждым годом, офицеры вели себя с подчеркнутой надменностью и высокомерием, они считали себя выше закона, и в обществе сформировалось почти благоговейное отношение к армии. Любого человека, оскорбившего офицера, могли отдать под суд, обвинив в косвенном lèse majesté [92]. Германские дамы уступали дорогу идущему навстречу офицеру.

В 1891 году был создан Alldeutsche Verband (Пангерманский союз), поставивший своей целью объединить всех представителей германской расы вне зависимости от местожительства в Пангерманское государство 27. Его ядром должна была стать Великая Германия, включающая в себя Бельгию, Люксембург, Швейцарию, Австро-Венгрию, Польшу, Румынию и Сербию, после чего ей предстояло распространить свое господство на весь мир. На окнах магазинов расклеивались плакаты, провозглашавшие: Dem Deutschen gehört die Welt («Мир принадлежит немцам»). Основатель союза Эрнст Хассе заявил: «Мы займем территории, если даже они принадлежат иностранному государству. Тогда мы сможем формировать будущее согласно нашим потребностям». Он считал, что задача – вполне посильная для соотечественников.

Любой конфликт, возникавший между нациями, как, например, китайско-японская война в 1895 году или Испано-американская война, возбуждал у немцев страстное желание вмешаться. Адмирал фон Дидерикс, командующий германской Тихоокеанской эскадрой в Манильской бухте, замыслил молниеносное вторжение на Филиппины, но достаточно было адмиралу Дьюи 28, побагровевшему от гнева, рявкнуть: «Если вам, адмирал, нужна битва, то вы ее получите!» и молча, но демонстративно подвести поближе британскую эскадру, как германский флотоводец моментально отступил. «Для немцев было немыслимо 29, – говорил госсекретарь Хей, – чтобы где-то шла война, а они от этого ничего не получили». Дьюи считал их манеры «отвратительными». «Они слишком настырны и амбициозны, – говорил он. – Однажды они перегнут палку».

Возглавляло германское государство достаточно капризное правительство. Министры не зависели от парламента, занимали должности по прихоти кайзера, который называл членов рейхстага «бараньими головами»30. Правительственные должности предназначались для аристократии, а политические карьеры зависели от принадлежности к консервативной партии. Двери были наглухо закрыты для новых талантов. «Даже самый смиренный либерал 31, – сетовал редактор газеты «Берлинер тагеблат», – не мог удостоиться самой малозначительной должности». После отставки канцлера Бисмарка в 1890 году на этом важном посту в Германии больше не было сколько-нибудь активной, творческой и интеллектуальной личности. На роль канцлера тогда избрали князя Хлодвига цу Гогенлоэ-Шиллингсфюрста, добросердечного баварца, чьим девизом было, как говорили в народе, «всегда иметь на себе добротный черный сюртук и держать язык за зубами»32. Министром иностранных дел был граф Бернгард фон Бюлов, элегантный джентльмен, чрезвычайно учтивый, преисполненный ощущений собственной значительности и манерный до такой степени, что иногда напоминал слащавого торговца коврами 33. Он обычно делал пометки на обшлагах, боясь не запомнить все пожелания его величества. Стремясь перенять непринужденный парламентский стиль Бальфура, фон Бюлов практиковался у зеркала в ванной комнате держать руки на лацканах сюртука под наблюдением атташе из Форин-офиса. «Смотрите, – говорил в рейхстаге кто-нибудь из тех, кто знал об этих репетициях, когда Бюлов поднимался для выступления, – сейчас начнется спектакль с лацканами».

Помимо Бюлова, международными делами занимался Гольштейн, дипломат-невидимка, умевший в традициях византийских дворов оказывать влияние, не занимая высокой государственной должности. Он считал дипломатию искусством конспирации, в каждом предложении иностранных правительств видел скрытую каверзу, а внешнюю политику Германии выстраивал, исходя из презумпции враждебного отношения к Германии всех без исключения стран. В интересах великой державы, объяснял он Бюлову 34, не поддержание мира, а использование любых возможностей «для подавления врагов и соперников». Следовательно, «мы должны с подозрением отнестись к предложению России», зная, что она на самом деле стремится «к наращиванию силы, а не к миру». Бюлов с ним согласился. В своих наставлениях послам за рубежом он предупреждал о злонамеренности российской инициативы, представлял пакет ее предложений «корзиной, напичканной змеями». Желательно, писал он послу в Лондоне, чтобы «эти идеи мира и разоружения были отвергнуты Англией, а Германия оставалась бы в тени», поручив послу провести обмен мнениями с Бальфуром именно в таком духе.

Господин Бальфур, министр иностранных дел в правительстве лорда Солсбери, меньше всего подходил на роль послушного исполнителя комбинаций Бюлова. В отличие от Германии, международная конференция ничем не угрожала британскому правительству. Оно тоже скептически относилось к ее результативности, но не собиралось зарубать форум на корню. Кроме того, уже невозможно было погасить общественный энтузиазм, вызванный идеей его созыва. За четыре месяца после воззвания царя в Форин-офис поступило более 750 резолюций 35 от различных групп, организаций, объединений, выражавших поддержку конференции и, как говорилось в одной из них, «искренние надежды» на то, что правительство ее величества употребит все свое влияние для того, чтобы она была успешной и «принесла практические результаты». Их присылали и известные общества движения за мир, и религиозные конгрегации, и городские и окружные собрания, и сельские районные комитеты, и советы графств. На многих стояли подписи мэров, печати графств, часть посланий пересылалась лордами-наместниками. Некоторые резолюции пришли просто «от граждан Бедфорда», «жителей Родерхеда», «общего собрания Бата». Много посланий поступило от местных комитетов либеральной партии. Не откликнулись лишь консерваторы и конгрегации англиканской церкви. Поддержали воззвание к миру все баптисты, методисты, конгрегационалисты, уэльские нонконформисты, ирландские евангелисты, приверженцы «Крисчен индевор». «Общество друзей» (квакеры) собрало петиции, имевшие 16 000 подписей. Среди энтузиастов оказались члены обществ Библии, школы для взрослых, женские школы, Британская национальная женская ассоциация трезвости, Манчестерская торговая палата, Ассоциация за мир и арбитраж Западной Шотландии, Гуманистическая лига, Оксфордская женская либеральная ассоциация, Генеральный совет протестантских сектантов, мэр Лестера, лорд-мэр Шеффилда, секретарь городского совета Пула.