ЛЕСНОЙ ЗАМОК - НОРМАН МЕЙЛЕР

Отец ударил сына, не задумавшись ни на мгновение. Ударил со всей силы в висок и сшиб наземь.

Будь Алоис-младший клиентом, я бы предложил ему не лезть на рожон. Чувства вины, которым проникся бы его отец, парню вполне хватило бы, чтобы беззаботно прожить целый год. Но поскольку я его в этом смысле не контролировал, Алоис рванулся к отцу, схватил за ноги и тоже повалил наземь. Око за око.

Однако же, понимая, что вышел на судьбоносную развилку, Алоис совершил непростительную ошибку: он помог отцу подняться с земли. Помог, прежде чем подумал. Уж больно жалок был распростертый на земле Алоис-старший, старик стариком, и он его, родного отца, только что сшиб с ног. Ужас охватил парня, и он помог Алоису-старшему подняться.

Когда тебя сбивают с ног, это всегда скверно, но когда это делает прыщавый молокосос с едва наметившимся рыжим пушком над верхней губой… Да и какой там пушок? Всего два-три волоска, что само по себе смехотворно. Отец принялся избивать сына и продолжил экзекуцию, когда тот упал на колени, не остановился, даже когда сын, в свою очередь, распростерся на земле.

К этому времени из дому уже выбежала Клара. Она умоляла мужа остановиться. Она заплакала в голос. И как раз вовремя. Потому что Алоис-младший уже перестал шевелиться. Он лежал, не подавая признаков жизни, а Клара бурно рыдала.

Ей показалось, что муж забил Алоиса насмерть.

«О Господи, — воззвала она, — я не могу поверить, что Ты это допустил!»

Мне представилась редчайшая возможность. Ангела-хранителя при ней не было — да и вообще никого из Наглых поблизости. Когда человек, будь то мужчина или женщина, принимается слишком громко кричать, ангелы покидают его: им известно, что он в такие мгновения ближе к нам, а значит, реши Наглые за него побороться, они все равно останутся в меньшинстве. Потому что бесов крик, наоборот, притягивает. Вдобавок ко всему как недорезанный поросенок завизжал, внимательно наблюдая за происходящим, маленький Ади.

И Клара оказалась беззащитна. Я понял, что пробил мой час. Я прикоснулся к ее мыслям, я вошел к ней в сердце. Она и впрямь верила, что Алоис убил сына, а значит, ему придется провести остаток дней в тюрьме. А все по ее вине, по ее вине! Ведь это она посоветовала мужу сблизиться со старшим сыном, хотя и знала заранее, что ничего хорошего не получится. А поскольку по собственному опыту ей было известно, что молитвы, обращенные к Создателю, как правило, не достигают адресата, то молилась она сейчас нам, напрямую, она вызывала Дьявола, она Его заклинала. Только богобоязненная и наивная душа может поверить в то, что Дьявол обладает таким могуществом! Спаси мальчика, молилась она, и я перед Тобой в долгу не останусь!

Значит, она стала нашей. Но не вошла в число клиентов. Она просто-напросто отдала нам душу. К сожалению, подобные метаморфозы никогда не бывают ни окончательными, ни хотя бы моментальными. Но на будущее мы теперь могли на нее рассчитывать.

По крайней мере, досталась она нам без труда. Как только Алоис-младший пошевелился, она поверила в то, что получила от нас недвусмысленный ответ. И сразу же впала в отчаяние из-за того, что принесла страшную клятву, которую нельзя отозвать обратно. В отличие от большинства тех, с кем нам приходится иметь дело, у нее было повышенное чувство ответственности. Следовательно, такое горе она испытала главным образом потому, что, на ее взгляд, своим отступничеством причинила тяжкие страдания Господу. Из нее вышла бы образцовая монахиня!

Однако самого значительного успеха мы добились с маленьким Ади. Он видел, как его отец сшиб старшего сына с ног. Слышал, как бранится в ярости Алоис-старший. А потом, когда Алоис-младший подал первые признаки жизни, отец как лунатик побрел куда-то в глубь леса: еще во дворе у него схватило живот, а по дороге к лесу Алоиса-старшего стошнило так, что остатки яблочного штруделя брызнули у него аж из ноздрей. Потеряв вследствие этого возможность дышать, он почувствовал себя так, словно в пищевод ему попало пушечное ядро. Плотный обед по-прежнему ворочался в желудке. Но сейчас, очутившись в лесу и самую малость оклемавшись, Алоис понял, что домой возвращаться нельзя. Надо выпить. На дворе воскресенье, но в пивной ему наверняка не откажут.

Но хватит уже об Алоисе-старшем! Меня интересовал Ади. Мальчик полностью опорожнился: он описатся, обкакался, и его вывернуло наизнанку. Он чуть не спятил от страха перед тем, что ушедший было отец повернет с полдороги и обойдется с ним точно так же, как с Алоисом. Я не мог не воспользоваться возможностью и привить ему кое-какие навыки. Я инсталлировал только что закончившееся избиение в мозг Ади. Я вновь и вновь заставлял его мысленно переживать всю экзекуцию; я умело подстегивал страх перед неизбежным возвращением отца; мне удалось вдохнуть в сознание Ади четкий и недвусмысленный образ: он лежит при смерти, беспощадно избитый отцом. Болят не только тело и конечности, но и сердце. Стоя на ногах, Ади чувствовал себя так, словно только что поднялся с земли, упав на которую, не сумел остановить этим страшного избиения.

Позднее, оказавшись на вершине власти, Адольф Гитлер по-прежнему будет верить в то, что отец избил чуть ли не до смерти именно его. В годы Второй мировой войны, в своей штаб-квартире в Восточной Пруссии, поблизости от Восточного фронта, он не раз и не два будет рассказывать элу историю за ужином своим секретаршам. Демонстрируя при этом редкостное красноречие.

«Разумеется, — поведает он, — я заслуживал хорошей порки. Я изрядно портил жизнь отцу. Мать, та была, скорее, довольно рассеянной. Но любила меня без памяти, моя дорогая матушка. — Он вспомнит себя таким же смельчаком, каким был на самом деле Алоис-младший; ну как же, ведь это сам Адольф не побоялся вступить в драку с отцом! — Мне кажется, именно поэтому ему и пришлось избить меня. Но я это заслужил. Я оскорбил его так чудовищно, что не собираюсь вам этого повторять. Так что по всему получается, я это заслужил. Мой отец был красивым, сильным, порядочным человеком; австриец по происхождению, но истинный немец духом. И все же не знаю, надо ли было ему избивать меня до полусмерти. Наверное, это было все-таки чересчур».

Да, он будет рассказывать истории из собственного детства, заставляя слушательниц умиляться и утирать слезы платочком. Конечно, так сложилось не сразу; краеугольный камень лжи я разместил в тех глубинах сознания, где подлинная память лежит в обнимку с ложной. Мое искусство (данное) в том и заключается, чтобы подменить истинное воспоминание мнимым, сконструировав его точно таким же точным и детализированным; это все равно что сделать новую татуировку поверх прежней.

Более того, это фиктивное воспоминание помогло мне впоследствии развить в Адольфе патологическую лживость. Ко времени вступления на политическое поприще он уже умел лгать столь искусно, что решал этим все возникающие перед ним проблемы.

Истина была волоском: ее можно было сбрить или просто-напросто выдернуть.

Настоящая работа с клиентом — процесс, смею вас заверить, длительный и неторопливый; долгие годы ушли на то, чтобы превратить этот один-единственный выверт детского сознания во всестороннюю патологическую лживость. Когда он впоследствии публично заявлял, что однажды родной отец чуть было не забил его до смерти, взрослые люди готовы были собственной головой поручиться в том, что это чистая правда. Время от времени мне приходилось предпринимать дополнительные усилия, чтобы укрепить становой хребет этой основополагающей абсолютной лжи. И оно того стоило. Потому что Маэстро часто ссылался на этот эпизод моей профессиональной деятельности самым лестным образом.

«Нет лучшего способа подчинить себе крупного политического деятеля, — говорил Он нам в назидание, — чем этот. Политик сам не должен отличать ложь от правды. Особенно же полезным для нас он становится, когда в каждом конкретном случае сам перестает понимать, лжет или нет, настолько глубоко испытываемое им недоверие к истине как таковой».

В фишльхамской пивной по воскресеньям не наливали, однако на окраине города стоял дом, на веранде которого было оборудовано нечто вроде буфета, и там подавали пиво.

Алоис ни разу не был еще в этом оазисе. Посещать такого рода забегаловки было ниже его достоинства как высокопоставленного чиновника империи, пусть и в отставке, но сейчас сложилась одна из весьма редких в его жизни ситуаций, когда он (и у него хватило духу признаться в этом себе) просто-напросто обязан был напиться. Болело ушибленное при падении наземь колено, после приступа ярости разыгралась отчаянная мигрень, да и на душе было тяжело, и Алоис все пил и пил — ближе к вечеру выдул уже около четырех литров пива.

Никто не пошел его проводить. Соответствующие предложения, правда, поступати, но были им отвергнуты; как-никак еще не смеркалось. Вновь исполненный чувства собственного достоинства, Алоис взошел на первый холм на задворках Фишльхама, потом едва не осилил второй, но тут, почти дойдя до вершины, прилег на траву и уснул. Проснувшись через пару часов, обнаружил, что голова его покоится в каких-то пятнадцати сантиметрах от монументальной — размером с ковбойскую шляпу — коровьей кучи.