Последний год - Василий Ардамацкий

Штюрмер позвонил царице по телефону и рассказал о новом визите посла. Пользоваться для такого разговора телефоном было более чем рискованно, но у Штюрмера никакого другого выхода не было. Все решали уже не часы, а минуты.

Выслушав его, царица долго молчала.

— Хорошо, пусть будет так, — сказала она наконец и положила трубку. Все-таки она была достаточно умна, чтобы понять ситуацию и трезво решить, что изменить ее она уже не может…

Английский посол прибыл в Ставку рано утром. Сопровождавшие его сотрудники еще спали по своим купе салон-вагона, а Бьюкенен, уже одетый в парадную форму, при орденах и широкой ленте через плечо, наблюдал из окна маневрирование поезда, смотрел, где поставят его вагон, — все имеет свое значение… И был приятно удовлетворен, когда его вагон остановился окно в окно с салон-вагоном царского поезда.

Было угрюмое осеннее утро, шел мелкий дождь, в перелеске, где укрывались литерные поезда, стелился туман. Неподалеку в шинели, почерневшей от дождя, стоял солдат-часовой. И больше никого не было видно. Но вот Бьюкенен увидел тучного генерала в парадной шинели с малиновыми отворотами, который шел мимо вагона, поглядывая на его окна. Увидев Бьюкенена, генерал отдал ему честь и дал знак, что он войдет в вагон.

Вместе с ним в салон ворвалась холодная сырость.

— Разрешите представиться, ваше превосходительство! Генерал свиты его величества Сандалов.

Они поздоровались. Глядя на рыхлое, нездорово белое лицо генерала, Бьюкенен думал, что для его встречи могли бы выбрать лицо рангом повыше…

— У верховного главнокомандующего до поздней ночи длилось очень важное совещание с участием всех высокопоставленных лиц Ставки… — подавляя одышку, продолжал генерал. — Его величество просили меня прежде всего сообщить вам об этом. Засим передаю вам приглашение его величества к завтраку, который почтят своим высоким присутствием ее величество государыня с августейшими дочерьми.

Генерал щелкнул каблуками, поклонился и ушел.

Бьюкенен стоял неподвижно, сраженный убийственной новостью. Значит, очередным враньем Штюрмера было крушение поезда, после которого дорога-де была временно закрыта, а из-за этого поездка была отложена на два дня. Так они выиграли время, чтобы царица смогла приехать раньше. Мерзавцы!

В салон, гремя мокрой клеенчатой накидкой, вошел начальник английской военной миссии при Ставке генерал Вильямс.

— Отвратительная погода, сэр, — густым сипловатым басом сказал генерал, сбрасывая в угол накидку. — С благополучным прибытием! — Он энергично пожал руку посла и посмотрел на него. — Вы чем-то расстроены?

— Царица примчалась сюда, чтобы помешать мне, — Бьюкенен сел за стол, оперся на локти, крепко сцепив длинные пальцы. — Невыносимо… невыносимо… Два великих государства ведут великую войну, а здесь свою войну ведут мелкие интриганы вроде Штюрмера и втягивают в нее царскую семью.

Вильямс на это никак не отозвался, подсел к столу и, пощипывая седые пышные усы, смотрел в окно, за которым медленно светлело пасмурное осеннее утро.

Им было о чем и помолчать…

Они давно уже договорились о разделе сфер своей деятельности. Бьюкенен ваял на себя тыл, генерал — фронт. Но понятия «тыл» и «фронт» были весьма расплывчаты. Посла и генерала интересовало все, что могло влиять на общий ход войны, и они вместе решали одну общую задачу — не дать России выйти из войны, не пропустить хотя бы тени измены России своему союзническому долгу…

Сейчас ничего нового они друг другу рассказать не могли. Но Вильямса не могло не тревожить, что посол собирался сказать царю.

Бьюкенен снял с плеча ленту, повесил ее на стул, расстегнул высокий жесткий ворот форменного мундира и сказал устало:

— Вы не представляете, каких усилий и ухищрений стоило мне попасть сюда…

— Хорошо еще, если цель стоила усилий, — басовито ответил генерал и отвернулся — его немного смешило, что посол вырядился ни свет ни заря, думал, наверно, что его из поезда прямо к царю.

— Это ужасно, когда правительство такой державы возглавляет человек с данными провинциального губернатора, а его мелкое интриганство получает высокое покровительство. И я терплю это день за днем…

Генерал отодвинулся от окна и очень долго раскуривал длинную сигару. Удушливый дым хлынул на посла.

— Прошу прощения… — Генерал запоздало повел в воздухе рукой, разгоняя дым. — А я, знаете ли, не уверен, что умный на этом посту лучше…

— Да вы поймите, в Петрограде делается все, чтобы развенчать божественность царя и представить его в самом неприглядном виде.

— А разве это нельзя остановить?

— Как? — совсем разозлился посол. — Как? Если большинство опаснейших глупостей и безобразий совершается от имени царя? Знает ли он об этом?

— И вы собираетесь это ему сказать? — Генерал серьезно и даже встревоженно смотрел на посла. — Жалоба на царицу? Будете ли вы иметь успех? Наконец, стоило ли за этим ехать?

— А вы не допускаете, что солдат, знающий о безобразиях в отечестве, которое он защищает своей грудью, однажды отвернется от царя и бросит фронт? — У Бьюкенена от волнения даже щеки порозовели.

— Вы не знаете специфики военного организма, в котором мнение и желание солдата слишком мало значат… — спокойно ответил генерал и, положив сигару на пепельницу, продолжал: — Если хотите знать мое мнение, то оно таково… Эту войну не выиграет ни Россия, ни Германия. Они обескровлены и на действия, которые могли бы решить войну, не способны. А при этом спокойствие царя — главное условие, чтобы Россия до самого предельного срока не вышла из войны. И мы с вами обязаны делать все только во имя этого, а все, что мимо этого, отбросить.

Они долго молчали. Бьюкенен думал: а может, генерал прав? Наконец, есть ли сейчас сила, способная навести в России порядок? Но почему со всем, что творится в стране плохого, должно быть связано имя монарха?

— Все же я попытаюсь передать ему мою уверенность в необходимости проявить власть в отношении всяких внутренних дел или хотя бы дать понять обществу, что не он в них виноват.

— Ну что ж, попробуйте… — Обнаружив, что его сигара сама сгорела в пепельнице, генерал легким прикосновением пальца разрушил палочку серого пепла и встал — Встретимся на церемонии…

Без двадцати девять в вагон к Бьюкенсну явился адъютант из свиты царя. Рассыпаясь в извинениях, он сообщил об изменении утренней программы. В девять тридцать состоится передача царю английской награды, а потом уже будет завтрак для всех участников торжественной церемонии… Это означало, что потерян завтрак в узком кругу, после которого легко было остаться для разговора с царем наедине… Это царица…

Церемония вручения английской награды проходила в здании Главной Ставки, в небольшой комнате, где посредине стоял только круглый столик с верхом из белого мрамора. Все говорило Быокенену, что церемония будет недолгой и не очень торжественной. Присутствовали только главы военных союзнических миссий и Бьюкенен со своей свитой из пяти человек. Все стояли у стен и, ожидая появления царя, тихо переговаривались.

Ровно в девять тридцать в комнату вошли царь и министр двора дряхлый Фридерикс. Министр был в парадной форме полного генерала, мешком висевшей на его костлявой, сгорбленной фигуре, широкие золотые погоны с николаевским вензелем сползали с его плеч. Войдя в комнату, он сразу же пристроился у стены, чтобы легче было выстоять церемонию. Николай вошел в обычной своей полковничьей форме без орденов и аксельбантов, и на нем суконная гимнастерка сидела нескладно.

Царь прошел прямо к Бьюкенену и приветливо с ним поздоровался. Спросил о здоровье жены, дочери и, когда Бьюкенен ответил, что дома у них все хорошо, пошутил: английский дом — это хорошо защищенная крепость… Бьюкенен, глядя с учтивой улыбкой на царя, видел, что его лицо нездорово-желтого цвета, под глазами темные мешки, а глаза красны, как после бессонной ночи…

Царь поздоровался с главами миссий, подошел к столику и пригласил к себе Бьюкенена. Посол стал у столика сбоку, а позади него Грюсс, торжественно державший в руках раскрытый черный футляр с регалиями ордена Вани.

— По-моему, — С еле приметной улыбкой начал царь тихим голосом, приглаживая правой рукой усы, — все, что мы можем здесь сказать в наших речах, всем заранее известно — наш союзный долг нерушим и мы должны выиграть эту войну. Поэтому мы с сэром Джорджем Бьюкененом договорились речей не произносить… — Бьюкенен невольно посмотрел на царя — никакой договоренности у них не было, их взгляды встретились, и царь чуть прищурился с хитринкой. — Поэтому мы здесь произносим только те слова, без которых просто нельзя обойтись.

Бьюкенен подумал в эту минуту — хорошо, что он не успел вынуть из кармана свою тщательно продуманную и написанную речь — сейчас он выглядел бы смешно. Было совершенно ясно, что эту скромную процедуру придумала царица, боясь, что в речах может прозвучать что-то ей неугодное. Он как раз собирался затронуть в речи факты, бросающие тень на понимание некоторыми кругами в России союзнического долга.