Записки нечаянного богача 2 - Олег Дмитриев

Глядя на него, в голове теснились слова «гигант», «громила», «мордоворот» и, почему-то, снова шпаковское «позвоните в милицию». Все до единого астрологи, тарологи и прочие физиогномисты, уверен, сошлись бы во мнении, что встреча с подобным господином на безлюдной улице — это к потере, и в лучшем случае имущества, а не сразу сознания. Хотя Головин клялся, что Стёпка — душевнейший мужик и мухи не обидит. Ну-ну. Глядя на руки подходившего, я подумал, что гайки диаметром от трех до восьми сантиметров включительно он легко откручивал пальцами. Свыше — возможно, помогал зубами. Такими руками муху обидеть невозможно, конечно — масштаб другой. Но Артёму я верил.

— Привет, Россия! — ответил я, и богатырь улыбнулся, от чего его лицо перестало напоминать бульдозер и чуть проявило человеческие черты.

— Дима! — бесстрашно протянул я руку, подозревая, что он мог не только пожать ее всю, от пальцев почти до локтя, одной ладонью, но и вырвать. Двумя пальцами. Максимум, тремя.

— Вижу, что не Зина, — беззлобно и бесхитростно пошутил исключительных статей военный. Он был голубоглазым блондином, и, когда улыбался, я заметил, что зубы у него не стоят вплотную, а с промежутками. Читанная мной в детстве книжка «Мишкино детство» на этот счет имела однозначный ответ: «У кого зубы редкие — у того сердце доброе». Я и с Колом в свое время именно по этой подсказке познакомился, у него строение челюстей похожее. Только поменьше явно.

— Мне Башка и на словах все обсказал, и фотки прислал, на случай, если я тут в глуши из ума выжил, видимо. Мы же служили вместе одно время. А потом он по своей волне пошел. Там хитрым надо быть, а я не люблю. В первый же год одному начальнику зубы вышиб, и сюда вот уехал. Красота, простор! — он любовно, как свои, оглядел степь и дальние горы.

— И много? — ради интереса спросил я.

— Чего «много»? — удивился Степан.

— Ну, зубов начальнику высадил, — пояснил я.

— Четыре, — улыбнулся он, как будто вспомнил о чем-то светлом и хорошем из детства. И уточнил, — Осталось четыре. Остальные-то частью там сразу по плацу раскидало, часть он по пути в санчасть обронил, а часть врачи вынули, потом. Говорили, далеко больно вбил, — и он виновато развел руками, которыми, казалось, вполне мог обнять КАМАЗ. Хороший мужик, честный. Если вернусь — спасибо за него Тёме скажу.

— А к нам-то вас каким ветром? — богатырь поднял одной рукой почти все наши пожитки и не торопясь пошел к буханке, приглашающе кивнув. Мы пошли следом. А какие варианты? Кругом степь, и вещи у него.

— Попутным, ясное дело, — ответил я. — Летуны только жаловались, что больно быстро нёс. На полчаса раньше прибыли.

— Хорошим людям и небо помогает, — прогудел Степан, заработав с моей стороны такой пристальный взгляд, что в ком послабже — поди и дыру прожёг бы. Этот же и не почесался.

— Это да. А куда поедем — расскажешь?

— Да на заимку поедем, на озеро. Красиво там. Раньше, при царе еще, хуторок стоял, а теперь остался один дом с подворьем. Но крепкий! — он обернулся, едва не сметя меня чемоданами, — инда на охоту наезжают, но следят, берегут. Культурная ценность! — и он поднял вверх указательный палец. Не обратив никакого внимания, что все наше барахло держал в этой же руке.

Тут Надя посмотрела на меня взором, далеким, бесконечно далеким от любви и нежности. И я опомнился:

— Стёп, нам бы с дороги умыться, зубы почистить, и прочие пёрышки — будет что по пути?

— Ага, и пожрать бы не мешало, — донельзя деликатно добавил Петя под энергичные кивки Антоши.

— Я молодым такой же был, — ухмыльнулся Степа, кивнув в сторону моего брата, — пожрать — наипервейшее дело. До базы минут десять езды. Там столовка, душевые, все как надо. Грузись, столица!

Мы расселись на жесткие фанерные сидения «буханки», обитые дерматином с намеком на какую-то подкладку. Увы, намек был ложным. Если какой-то амортизирующий материал там и подразумевался, то не чувствовался совершенно. Барахло сложили поближе к кабине, чтоб не мешало выходить. Я сел на убогую приступочку рядом с движком, позади мамы, что ехала впереди на пассажирском сидении, условно «в мягком». За десять минут езды по ровным бетонным плитам ВПП, судя по жене, я как никогда критично приблизился к разводу, впервые за все годы совместной жизни. Поэтому, стоило только машине фирменно, по-УАЗовски, засвистеть колодками у какого-то здания сугубо военного профиля, тут же выскочил наружу и озадачил Степана:

— Сортир. Дамский. Срочно!

Тот отреагировал мгновенно, гаркнув: «Надя!» таким голосом, что посещение санузла едва не утратило актуальность даже для меня. Из дверей здания тут же выкатилась гражданка в белом столовском халате, который, если не застегивать, можно было бы надеть, пожалуй, на концертный рояль. Нашему холодильнику Борману он, думаю, был бы даже прилично великоват. Полагаю, тогда я понял, кого имел в виду Николай Алексеевич Некрасов под угрожающим «есть женщины в русских селеньях!». Стёпина Надя схватила в охапку мою, не дав ей до конца выйти из транспорта, второй рукой впотьмах нашарила и достала верещащую Аню, махнула ей же бабушке и устремилась вглубь постройки. Проделано это было настолько молниеносно, что я даже рот разинуть успел не до конца.

— Куришь? — спросил я у гордо и довольно глядевшего на хлопнувшую дверь Степы.

— Ну давай ваших, дорогих, — потянулся он к моей пачке, которая рядом с его рукой казалась даже не спичечным коробком, а костяшкой домино.

В дверях возник старший сержант, глядя на богатыря почтительно-выжидающе.

— Этих — в моечную. На стол — мгновенно. Жду доклад, — всё, что до этого я считал военной краткостью, оказалось думствованиями и измышлизмами Толстого и Достоевского. Он тут явно был и царь, и Бог. Судя по лицу — скандинавский, из старых, который слова попусту тратить не любил.

Антон с Петькой убыли вслед за сержантом с радостью и некоторым восторгом, в первый, наверняка, раз в жизни. Мы со Стёпой, докурив, вошли в здание, удачно и по-военному функционально совмещавшее ресторан, отель и спа. То есть, пардон, столовую, общежитие и баню. У светлого, явно до скрипа вымытого с нашатырём, окошка располагались два стола под одной скатертью. Посередине стояла печальная одинокая вазочка с пластмассовым