Железные франки - Иария Шенбрунн-Амор

За последние годы один за другим погибли те, от кого, казалось, в Заморье зависело, совьет ли птица гнездо: византийский император, иерусалимский король и Занги, которого мусульмане принялись величать Шахидом-мучеником. Враги и герои сходили в могилу, но в их еще теплые седла тотчас вскакивали наследники, и беды Антиохии лишь сгущались. Успехи разжигали дьявольский аппетит поклонников Аллаха, и каждое поражение христиан прибавляло язычникам наглости.

Раймонд проснулся как от удара. Во сне белый ворон, странно свернув шею, пристально уставился прямо в его глаза неприятным, человечьим, обвиняющим взглядом.

Но то был только сон. Светильник освещал привычный сумрак опочивальни, рдели очами дракона догорающие угли в огромном камине, шелестел на сквозняке полог, скреблась в углу мышь, сопели в колыбельках Бо и Мария, нежила теплым пухом нагретая постель.

Что ты смотришь так, Куртене? Помнишь, в шатре под Шейзаром мы вдвоем играли в кости? Ты бросил свои. Ты все поставил на армян и на ромеев и считал нас, остальных франков, безумцами, надменно не желающими считаться с действительностью. Ты отрицал возможность чуда, ты не верил ни в себя, ни в собратьев-франков.

В рассветной тьме пронзительно закричал петух. В тусклом свете белело милое, круглое лицо Констанции, полускрытое в ореоле спутанных волос. Раймонд обнял теплую жену, вдохнул жасминный запах ее волос, натянул на ее плечи меховое одеяло. Констанция повернулась, прижалась к мужу в блаженном покое сна.

Видит Бог, никто не предвидел и не желал падения Эдессы. Ведь с минуты на минуту должно было подоспеть иерусалимское войско! Кто же мог знать заранее! Да если бы можно было предвидеть будущее! Теперь-то всем ясно, что от Константинополя пришлось бы ждать подмоги до второго пришествия. Настало время Антиохии сделать в этой игре собственный, единственный оставшийся ход: воззвать к своей старой родине, к братству славного западного рыцарства. Пусть Франция, Италия, Германия услышат своих истекающих кровью сыновей.

Куртене, отвернись, ради бога, не смотри так зловеще белесыми своими очами, во всем виноват ты сам, ты один.

Просить поддержки в борьбе с приспешниками Магомета князь Антиохийский отправил к Святому престолу в Рим друга и верного вассала Хьюго, епископа Джебалии. Одновременно к папе Евгению III воззвал Иерусалим. Пуатье слал своим могущественным родичам во Францию и Аквитанию письма, полные душераздирающих подробностей и страстных просьб помочь Утремеру. Богатейшие дары подкрепляли убедительность его доводов. Даже армяне отрядили в Рим делегацию, вопиющую об отчаянном положении сирийских христиан. В ответ понтифик издал буллу, призывающую к новому походу и обещавшую каждому взявшему крест полное прощение всех его грехов.

Но зима сменилась весной, весна – летом, а на помощь франкам по-прежнему прибывали лишь одиночки – безумцы или алчные искатели удачи. Через год стало ясно, что новый Крестовый поход так и остался одним из тех благих намерений, которые Господь, конечно, учитывает, да Сатана не боится.

– Препона, ваша светлость, в том, – патриарх Эмери протянул костлявые руки к огню огромного очага, в котором пылал целый дубовый ствол, – что в Европе крепнет убеждение, что, поскольку Господь обретает повсюду, у латинского Востока нет особой важности. Даже Бернард Клервоский утверждает, что Гроб Господень в сердце каждого истинно верующего, и важнее спасать собственную душу, нежели франкские владения.

– Не годится рыцарям спасать себя одними молитвами, – возразил Раймонд.

– Европа полна собственных язычников и еретиков, и многие уверены, что сражаться с маврами в Иберии не менее похвально, чем с сельджуками в Месопотамии. Но пусть нам послужит утешением то, что на Страшном суде нас будут судить не за поражения наши, а за грехи и преступления, – мрачно утешил Эмери, натянув поплотнее на уши подбитую мехом чесучовую скуфью.

По счастью, король Франции Людовик VII так отяготил свою совесть убийствами и сожжением собственных непокорных подданных, что весной 1146 года этот христианнейший государь принес наконец-то торжественный обет совершить во главе своей армии паломничество в Иерусалим. Но за минувший с тех пор год воинственного ража Европы хватило лишь на сжигание германцами евреев в долине Рейна. Благочестивый Бернард Клервоский, духовный пастырь Европы, почитающийся по всей Европе наподобие пророка и апостола, сурово осудил погромы этих убогих, предназначенных служить назиданием до своего непременного, грядущего обращения в истинную веру. Однако рвение подвижников медлило хлынуть в пересохшее русло Крестового похода.

Лишь следующей весной Европа встрепенулась: папа Евгений III выпустил новую призывающую к походу буллу и лично прибыл во Францию вдохновить французское рыцарство. Бернард Клервоский тоже возвысил свой голос по просьбе папы. Несмотря на немощь и возраст, святой цистерцианский аббат пересекал страны и страстно проповедовал вооруженное паломничество в Святую землю. Путь клирика отмечали чудеса и благие предзнаменования. Благодаря ему многие, в том числе и император Священной Римской империи Конрад III, поклялись присоединиться к походу, который уже назвали Вторым Крестовым.

Лишь патриарха Антиохии по-прежнему не покидали малодушные опасения:

– Греки понимают, что, получив помощь из Европы, мы перестанем нуждаться в их протекторате. А Людовика, только недавно замышлявшего вместе с Сицилией завладеть землями ромеев, в Константинополе будет ждать вероломный друг и коварный союзник!

Но к Раймонду вернулась былая уверенность:

– Ни к чему ослаблять дух паладинов мрачными предупреждениями. Положимся на наше единство, христианское рвение и родственные чувства.

Жена Людовика VII, Алиенор Аквитанская, приходилась Раймонду племянницей.

– Говорят, король безумно привязан к королеве, – сообщила Изабо, которая, похоже, была осведомлена о том, что творится в сердцах и постелях всех властителей земли. – Как бы это не удержало его в Париже.

Констанции долг жены воина был ясен:

– Хорошая жена благословит мужа на правое дело и не будет ему препятствовать.

– Вот и увидим, хорошая ли жена Алиенор, – пожал плечами Раймонд.

Если бы они ведали, что пройдет еще восемь месяцев до того дня, когда жалкие остатки огромной французской армии доберутся до берегов Леванта – больные и изнуренные, сами крайне нуждающиеся во всевозможной помощи, – додержались бы они? Ждала бы Констанция крестоносцев так нетерпеливо, если бы знала, как изменит их прибытие ее судьбу?