Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева

Ольга замерла ни жива ни мертва – с ведром в одной руке, с тряпкой – в другой. И случилось же так, что именно в ту минуту хирурга Сергея Сергеевича Виноградова вынесло из кабинета дежурного врача, а сестру-хозяйку – из бельевой!

– Что тут происходит? – высокомерно спросил хирург и рывком поднял из воды мокрую, грязную и растрепанную Валентину. Потом точно таким же рывком он поставил на ногу и на костыль лейтенанта Пашкова – Сергей Сергеевич был мужчина могучий. – Что вы делали в перевязочной, Евсеева?

Конечно, не было ничего криминального в том, что медсестра оказалась наедине с раненым в перевязочной. Обычное дело – перевязка. Но ведь на воре шапка горит! Какая перевязка может быть во время тихого часа? Рыльце у этой сестры и этого раненого было в таком пушку… Кроме того, Валентина, всегда аккуратненькая, словно бы накрахмаленная, была в отчаянии от того, что Сергей Сергеевич, мужчина не только могучий, но и очень симпатичный, вдобавок холостой, застал ее валяющейся в луже, и теперь она стояла перед ним, словно мокрая курица. Мокрая и довольно грязная притом! Она совершенно растерялась и, ничего не соображая, ляпнула:

– Я делала лейтенанту раскрутку!

Воцарилось мгновенное молчание, а потом главный хирург, сестра-хозяйка и даже Ольга так и закатились смехом. А Валентина, осознав, что́ сморозила, угрюмо зыркала на них.

С помощью закрутки , нехитрого устройства из двух шин, веревочки и клинышка, устраняли контрактуру – потихоньку разгибали и разминали негнущиеся после переломов или ранений суставы.

– Ты, Валя, главное, не забудь все, что раскрутила лейтенанту, обратно прикрутить, а то потом его нам из части вернут как недоукомплектованного! – мягко проговорил Сергей Сергеевич и пошел по коридору, а Валентина смотрела ему вслед – и всем было понятно, что она навсегда прощается со своими мечтами относительно этого красивого доктора.

С тех пор слово «раскрутка» стало означать шашни медперсонала с выздоравливающими.

Вот и сейчас – все захохотали, вспомнив тот случай. Не смеялись только Валентина, что понятно, и Ольга. Боже упаси! Валентина с тех пор затаила к ней великую неприязнь и считала именно ее виновницей случившегося.

Ну что ж, так оно и было… Правда, Ольга разлила воду нечаянно. Но Валентине было на это наплевать. Вот и сейчас Ольга перехватила ее мстительный взгляд и осторожно отступила в коридор.

Валька такая язва… Конечно, у нее за плечами медучилище, конечно, она хорошая операционная медсестра, конечно, хирурги госпиталя любят с ней работать, но язык у нее совершенно змеиный: злой и беспощадный. Санитарок вообще за людей не считает, особенно Ольгу невзлюбила – и почему-то с тех пор, как та вернулась из последнего рейса «Александра Бородина». Вернулась едва живая от усталости и пережитых страданий, похудевшая, подурневшая, измученная физически и нравственно, вернулась замкнутая, словно обожженная, с трудом привыкающая к относительно безмятежной жизни тылового госпиталя. Ее жалели, к ней относились теперь совсем иначе, чем до рейса, на нее смотрели с уважением, как на настоящую фронтовичку – ведь практически все сестры и врачи военного госпиталя, за небольшим исключением, сами войны и в глаза не видели. Однако Валька не упускала случая съязвить насчет «некоторых героинь», у которых «руки не тем концом вставлены».

И вот теперь Валентину в очередной раз публично высмеяли – все по той же причине, виновной в которой она считала Ольгу.

Ольга сочла за благо убраться с глаз долой, благо работы для санитарки в госпитале всегда невпроворот.

Наверное, наступающая весна действовала не только на раненых, которых тянуло в самоволку. Разговоры на интересную тему продолжались и среди медперсонала.

Уже под вечер, после ужина, собрались в бельевой вокруг принесенного из столовой чайника: кипятку с сушеным смородиновым листом хлебнуть да опять разбежаться по палатам, – как вдруг Валентина воскликнула:

– Девочки, девочки, что было! Иду вчера в девять вечера по улице, смотрю – мама родная! – наш Лапушкин из второй солдатской палаты. Без всякой формы куда-то потелепался! Халат короткий, кальсоны из-под него выглядывают, в носки заправлены, на ногах тапки, на палочку опирается и, как гусь лапчатый, шлеп-шлеп тапками в конец улицы. На голове, девчонки, бумажная шапка – ну, из газеты. «Лапушкин, – говорю, – куда ж ты поковылял, родненький?! Февраль на дворе! Простудишься! Да и посмотри на себя! Не знать, что ты из нашего госпиталя, так ведь можно подумать, что из психушки на Ульяновской сбежал!» А он: «Ха-ха-ха! Ничего, Валюша, психушка вон где, а госпиталь вон где. Я к родне в гости иду. Меня там и такого принимают, не брезгуют, как некоторые!» И пошлепал дальше. Ну в точности гусь лапчатый! – взвизгнула от смеха Валентина.

Палатная сестра Марта Казимировна прыснула в свою кружку и обрызгалась чаем.

– Понятно, – сказала она, утерев щеки. – А я думаю, отчего у него около раны краснота то и дело появляется, причем совершенно без причины. Повязка, значит, при ходьбе съезжает – и раны травмирует. Мы их лечим, лечим, а они… Вчера смотрю – на партах Петя Славин сидит. Увидел меня – да так и замер! Я ему: «Славин! Неужели тебе девок мало в госпитале?! А ну спускайся!» Слез и слова не сказал, а то было бы, как со Стрижикозой…

В одном из углов госпитального двора несколько просела старая каменная ограда. Перебраться через нее, даже с костылем, легко. Начмед велел тот угол заставить старыми школьными партами (в соседнем здании, бывшей школе, тоже готовились разместить госпиталь, поэтому всю лишнюю мебель выносили вон) и еще поверху колючей проволокой заплести. Не помогало и это. Лазили через них и офицеры, и рядовые, и все, кому не лень!

Однажды туда деловито направился после ужина раненый из палаты для выздоравливающих по фамилии Стрижикоза. На ту пору случилась во дворе старшая сестра. Не заметив ее, раненый, чуть покряхтывая и волоча костыль, начал взбираться на парты.

Наталья Николаевна так и полетела к нему:

– Стой, Стрижикоза!

Успела схватить за полу халата. Но завязки развязались, халат повис на проволоке, а Стрижикоза, оставшийся в одном белье с госпитальными черными, линялыми клеймами, замахал сверху костылем:

– Дома мужа своего держи, когда к другой пойдет, а нам урядники тут не нужны!

Наталья Николаевна, муж которой погиб в самом начале войны в Западной Украине, с такой силой рванула халат, что он повис полосами, но с колючек не сорвался.

– Ах ты, козий парикмахер! – погрозила она кулаком и ушла.

Пришлось Стрижикозе возвращаться через проходную – не пойдешь же по улице в одном белье! Был он злой, как пес, и отныне воротил физиономию, стоило столкнуться со старшей сестрой.