Лукреция с Воробьевых гор - Ветковская Вера

— Я эгоистка, неблагодарная дочь, согласна, но я не могу жить с мамочкой под одной крышей. Спаси меня, Люсьен! Она желает воспитывать внука. Да кто ж ей доверит младенца? Ведь нас с тобой вырастили бабушка и папа. Не помню, чтобы мама когда-нибудь нас кормила, выводила на прогулку, утирала носы…

— Бабушки — это совсем другой статус, — возражала Люся. — И вообще мама очень изменилась к старости. Дня не проходит, чтобы она не вспомнила отца.

— Который изувечил ее жизнь, — добавила я с горечью.

— Она все давно поняла. Вася канонизирован. Он стал идеалом человека, мужа и отца.

Люськины глаза при этом смеялись. Как я завидовала ее умению все воспринимать с юмором. Я же в любой жизненной ситуации видела прежде всего драмы и трагедии. Матери не могла простить, что она всю жизнь унижала папу. Не женись он на ней, на свою беду, она вернулась бы после института в родную Белоруссию и вышла бы замуж за директора совхоза, своего старого ухажера.

Сестра меня поняла и не настаивала на совместном проживании с мамой. Она взялась за улаживание этой проблемы. Предложила матери пожить пока у них с Володей, в трехкомнатной квартире.

В ближайшее время предполагалась продажа квартиры в Малаховке либо сложный, запутанный обмен. В результате мы с Родионом должны получить двухкомнатную, а мама может поселиться в моей квартире на Таллинской. Деньги на доплату Люся с Володей благородно дают нам в долг, который мы будем выплачивать постепенно, по мере сил.

Услышав об обменах, я испугалась не на шутку. Мой гуманитарный ум был не в состоянии осознать эти сложнейшие комбинации. Но Люся благородно взяла все на себя и принялась за дело с азартом. У нее даже глаза горели. На мое счастье, у меня практичная и деловитая сестра.

Смущал меня и долг, который вскоре ляжет не на мои, а на Родины плечи. Он может потихоньку от меня подыскать и третью работу. С его-то сердцем! От этих мыслей у меня голова шла кругом. А Люся удивлялась, почему я стала такой нервной!

Раз в два-три месяца по привычке заезжала Лена — выговориться.

— Никто не умеет так слушать, как ты. Никто не умеет так утешить, казалось бы, обычными, но такими добрыми и нужными словами, — признавалась она с виноватой улыбкой.

И я внимательно слушала ее жалобы — на родителей, на судьбу, на Алика, на тупую и мелочную начальницу, потом на ее возлюбленного, грубого и равнодушного мужика, который отнял у Лены несколько лет жизни, так и не выполнив обещания — развестись и жениться на ней.

Но вдруг наши роли переменились. Теперь не успевала Лена переступить порог, как я мгновенно набрасывалась на нее и не давала рта раскрыть. Теперь она часами терпеливо выслушивала мое сбивчивое, эмоциональное повествование.

О том, что родная сестра не хочет рожать и этим губит свою жизнь. О ревнивой падчерице, о недоброжелательной свекрови, которая считает меня хитрой легкомысленной особой, уловившей в свои сети ее чистого душой, доброго и доверчивого сыночка.

Ленкину маму я, казалось, за долгие годы узнала как соседку по площадке — столько наслушалась рассказов об этой вздорной, деспотичной, капризной даме. Пришло время Лене познакомиться поближе и с моей родительницей.

— Она, видите ли, только после смерти папы поняла, как любила этого святого человека. Просто папа был донором, а мама у меня — вампир, «черная дыра», ей постоянно нужно подпитываться от кого-то. Теперь она, с умилением глядя на меня, повторяет при каждой встрече, как я похожа на отца, и хочет поселиться вместе со мной и Родионом. Не со своей любимицей Люськой, а со мной!

Сбитая с ног этим потоком информации, Лена испуганно лепетала:

— Все наши близкие, ну почти все — «черные дыры». Они наш крест, и мы обязаны этот крест нести. Наверное, полное одиночество — невыносимо. Так что терпи, дорогая. Это жизнь!

Лена меня утешала! Я даже расхохоталась, и Мезенцева, сразу угадав причину моего веселья, тоже посмеялась. Теперь бедняжка уносила груз своих невысказанных проблем обратно. Я ведь не давала ей и словечка вставить: все о себе да о своем.

Наверное, права Люся — я счастливый человек. Потому что только счастливые так эгоистичны, слепы и глухи. А Лена, наверное, перестанет ко мне ездить. Ведь от друзей мы ждем помощи, поддержки, понимания. Но когда на наши плечи норовят взвалить новое бремя в придачу к собственному, нам остается только бежать без оглядки от таких друзей. Если повезет, найти новых, которые не будут обременять нас непосильными просьбами или своими откровениями.

Вот уже год минул, как мы познакомились с Родионом, и полгода, как мы женаты. Казалось, прошлое навсегда кануло в Лету. Для меня существует только настоящее — яркое, зримое и волнующее. Но вдруг Люся спрашивает:

— А как Игоряшка поживает? Наверное, тебе Мезенцева иногда докладывает. Где работает? Женился или все еще ходит холостым?

Я невольно вздрагиваю. Кажется, перед глазами встают призраки — Игорь, Полина Сергеевна, Лев Платонович… Даже не верится, что все это было со мной: что жила в башне на Воробьевых горах и была безумно влюблена в одного умного молодого человека.

— И почему он тебя интересует? — смеюсь я. — О Карасеве почему-то никогда не спрашиваешь.

Сестрица возмущенно пожимает плечиками. Она просто из берегов выходила, когда кто-нибудь сравнивал ее и Карасева и даже ставил их на одну доску. Ее, честного предпринимателя, и этого спекулянта, нового русского купчину, которому впору щеголять в смазных сапогах.

Ну конечно, Лена докладывает мне время от времени, как живет мой бывший муж. Даже если я ни о чем не спрашиваю, мне правда неинтересно. А Игорю Лена рассказывает обо мне.

— У него были трудности, что-то вроде застоя, но сейчас все наладилось. Он преподает в университете. Студенты его обожают. Особенно студентки. Он скоро женится на одной из них, совсем девочке, лет девятнадцати. Докторскую не пишет. А если бы я осталась с ним, мы обязательно защитили бы докторскую, — гордо заявляю я.

Люся вспомнила, каким предстал перед ней Игорь в первую их встречу, много лет назад — красавец, умница, интеллигентный, обаятельный мальчик. Прошло несколько лет, принц полинял, опустился, стал брюзгливым и капризным маминым сынком и вечным аспирантом. Просто обидно, когда такие щедрые задатки словно в трубу вылетают.

— Родион говорит, что такие люди не могут добиться многого из-за недостатка жизненных сил, — объясняю я, а Люська смотрит на меня насмешливо. — Следствие счастливого, беззаботного детства, изнеженности, избалованности. Он уверен, что трудности, испытания, борьба закаляют характер, приучают к систематическому труду.

— Вспоминаешь его хотя бы иногда, ведь до смерти была влюблена? — спрашивает сестра.

— Никогда! — радостно признаюсь я. — Давно избавилась, как от тяжелой болезни. А если мне о нем напоминают, больше не испытываю ни боли, ни досады. Ни в чем он передо мной не виноват. Наоборот, он многое мне дал.

— Если бы ваш ребенок не умер, вы бы и сейчас были вместе, — гадает Люся.

— Может быть. До сих пор мучили бы друг друга. Ведь он страшно изменился. Он совсем не тот человек, которого я когда-то любила…

На это Люся согласно кивнула, и мы молча побрели по петляющей проселочной дороге. Дорога двумя своими колеями убегала в лес, откуда, по нашим расчетам, вот-вот должны были появиться Родион с Володей. Еще рано утром они отправились по грибы.

А я встала поздно. Сестрица уже давно гремела чашками на веранде и поджидала меня к завтраку. Едва я присела к столу, сразу заметила — ее просто распирает от желания сообщить мне что-то важное.

— Сегодня утром я дала слово мужу — через год у нас будет ребенок! — торжественно провозгласила она.

— Ура! — закричала я, уронив чашку на блюдце.

Сестрица посмотрела на меня по-матерински, как на напроказившую девчонку. Конечно, мы ее заели, но решилась она на ребенка еще и для того, чтобы восстановить свое пошатнувшееся превосходство надо мной…

После завтрака мы долго бродили вдоль реки, потом решили встретить своих добытчиков и побрели к лесу. Давно у меня не случалось такого благодатного денька. Все заботы, тревоги отступили. И прошлое отступило — с тоскливыми воспоминаниями, раскаянием и сожалениями.