Самый кайф (сборник) - Владимир Рекшан

Пасха

праздник Пасхия не в церквия смотрю нелепый фильмчасто думаюо смертиесли остаюсь одинпраздник Пасхихор и златов рану вложена ладоньвремя движется обратнов каждом вижу мать и братав непроглядной тьме – огоньпраздник Пасхи люди в церквиморе глаз и море свечогоньки горят в безветрииобогреть и не обжечьогонек мой там же с нимипусть не в церкви мне стоятьно в огромном этом гимнея стараюсь подпеватьголос мой – смычок без скрипкикак мне вылиться всемув благодарственной молитвев поклонении Ему

Надоели смерти! Но они были. Хотя мне до Цоя дела и нет, не был знаком я с ним фактически (один раз только пили вместе, не знакомясь, и кореец колотил по столу ладонями в припадке какого-то внутреннего нерва), но, узнав о его гибели, я потащился в Рок-клуб с Джорджем и пил в этом Рок-клубе трое суток, днем и ночью, а когда за пьющими пригнали автобус и предложили ехать на кладбище, то я да Джордж, мы чуть не отказались, были без сил, все-таки поехали, тупо искали выпивку среди кладбищенских березок.

За Цоем умер Майк, музыка его казалась намного ближе, чем холодный космос корейца, по крайней мере, потому, что сочинял Майк рокабилльные в основном стандарты, и в этих стандартах не найти ни единой оригинальной ноты, и стихи корявые, безграмотные… Но в каждой песне есть одна-другая точная строчка, попадающая в сердце, заставляющая страдать и объединяться.

Не очень близко, но я знал Майка. Он все-таки относился к более младшему поколению, ходил в юности на концерты «Санкт-Петербурга». Мы пожимали друг другу руки со взаимным уважением. За несколько месяцев до смерти Майка я оказался у него на дне рождения – в его жуткой коммунальной квартире-кишке, где собралось человек пятнадцать, где мы пили вино и водку. Сперва Майк казался веселым. Из тонкого светлого юноши он уже давно превратился в пропитого мужика с тремором. В узкой комнате все кое-как уселись за столом, затем разбрелись по квартире. Я зашел на кухню и увидел Майка Науменко рядом с БГ, который утешал товарища рокабилльщика… К ночи осталось несколько человек, в динамиках наяривал Чак Берри свои утиные проигрыши, и Майк стоял напротив весеннего окна и просил:

– Послушайте. Послушайте.

Он держал в руке клочок бумаги со стихами и, похоже, хотел их прочесть. Но все отмахивались и слушали американского Чака. Да и я, пьяный мудак, сперва было собрался выслушать человека, но алкоголь оказался сильнее. Оказался он сильнее многих. Он и Майка победил. После кладбища состоялась привычная уже пьянка в Рок-клубе, превращавшемся уже тогда, а теперь превратившемся окончательно в поминальный зал. На той пьянке я зацепился брюками за гвоздь и оторвал полбрючины. По дороге домой нападали ночные милиционеры и отпускали.

Я обещал замолчать о смертях и говорить о вечной жизни. Но сила смерти, сила самого термина, темный ужас понятия настолько силен, что практически невозможно от смерти оторваться, и если правильно задуматься, то получится – человека ничего, кроме смерти и того, что за ней последует, не интересует.

…Тянется, тянется иностранный пипл к культовым костям. Хотя – нет! Слышу шепоток, русский шепоток слышу возле могилы Моррисона на кладбище Пер-Лашез в городе Париж страны Франция…

Первый альбом под названием «Коллекционный» «Санкт-Петербург» записал весной девяносто третьего на студии «АнТроп», что оккупировала мансарду дома 18 на Большом проспекте Петроградской стороны. И началась запись со стрельбы. Дело в том, что пират Торопила носил с собой газовый итальянский револьвер и тот постоянно вываливался из пиратских штанов пятьдесят шестого размера. Однажды пират посетил мое жилище на Московском проспекте, и после его ухода я обнаружил на диване внушительного вида оружие, поднял почтительно двумя пальцами, как дохлую крысу, ощутив его реальную и смертельную тяжесть, положил в ящик письменного стола, придавив револьвером рукопись, словно булыжником крышку на квашеной капусте… Одним словом, в первый день работы, пока я пил чай в, так сказать, гостиной, Коля Иванович Корзинин и Вася Соколов, победитель болгарина, отправились в аппаратную, и второй из них, увидев возле микшерского пульта оружие, которое на вид не отличишь от боевого, сказал первому:

– Смотри-ка! Пистолет!

Первый взял пистолет хорошо что в руки, а второй попросил:

– Ну-ка, попробуй. Нажми!

Первый нажал – и выстрелил хорошо что не в лоб второму. В аппаратной бабахнуло, и ее атмосфера тут же оказалась отравленной слезоточивым газом.

Я допивал чай, когда из студии донесся выстрел. За выстрелом выбежал плачущий Вася.

– Ты его убил! – вздрогнул я и воздел руки. – Неужели ты его убил? Что толку в твоих слезах?! Кто теперь – о ты, несчастный! – станет барабанить в барабаны?!

Я только начал переживать, как в дверях возник Коля Иванович. Он двигался медленно, лицо у него было сине-зеленое, но ни единой (повторю – ни единой!), ни единой слезинки итальянский газ не выжал из его русских глаз.

А нам пришлось три часа проветривать аппаратную, и даже после этого глаза пощипывало…

Говоря о дискографии, я просто был обязан вернуться назад. Записанный альбом имело смысл опубликовать, и я решил повторить тот же трюк, что и с романом «Кайф», – выпустить компакт-диск за свой счет. Будет неправдой сказать, что у меня серьезная тяга к бизнесменству, но если ждать, пока за тебя все сделают другие, то может и бессмертной жизни не хватить.

После Папы Мартина кайф жизни становился трезвым, и у меня хватило ума составить бизнес-план и убедиться в том, что издательский проект меня не разорит, от него я не вылечу в трубу, не стану после петь Высоцкого в переходах метро, побираясь на хлеб для сына-малютки.

Возник из космоса Андрей Мерчанский в подтяжках и дал номера телефонов завода в Екатеринбурге. Голос в трубке согласился на все после предоплаты, но полиграфическое оформление альбома мне следовало обеспечить самому, то есть заказать его в питерской типографии. Я нашел издательство, и мне напечатали вкладыш-фантик за деньги. Стараясь удешевить продукцию, я сделал макет сам. Отпечатанные обложки отправил с проводником пассажирского поезда и стал ждать тираж. Через какое-то время раздался звонок и мне сообщили, что «Коллекционный альбом» едет в Питер…

Была зима. Заканчивался девяносто четвертый год. В четыре часа ночи-утра я околачивался на Московском вокзале и ждал товарный поезд. Под утро мороз опустился до минус семи, и я отправился греться в буфет, где взял стакан чая и постоял за круглым столом в компании вонючих алкашей и нищих. Рожи у тех сверкали всеми цветами радуги от ежедневных фингалов. Смотрели они по сторонам, где что плохо лежит. Я сделал свирепую рожу, и ко мне не подошли клянчить или воровать-убивать.