Сыны Перуна - Сергей Жоголь

Не мальчик вроде, из отроков давненько ушёл, а сегодня, пожалуй, не грех и поспешить. Бросил Радмир поводья челядьнику, тот аж глазами захлопал да рот разинул.

– Ох-ма, сам хозяин пожаловал, вот радость-то!

А Радмир уже взбежал на крыльцо, да бросился в дом.

Милослава лежала в постели, на чистых простынях, и когда двери распахнулись и бурным ураганом в светлицу влетел её долгожданный муж, просто охнула по-бабьи и чуть было не уронила слезу. В руках у жены, завёрнутый в белые пелёнки, пуская слюни и посапывая, спал крохотный розовый малыш с забавным курносым носиком и пухлыми щеками. Радмир одарил жену горячим поцелуем и, не прося разрешения, бережно взял на руки ребёнка.

– Ну, вот оно, дождались, свершилось, – Радмир держал крохотный свёрток в руках, и глаза его предательски блестели. – Сын, что ли? – обращаясь к Милославе, произнёс воин.

– Ну, а ты что, сомневался? Как заказывал, – счастливая мать звонко рассмеялась, глядя на своего вновь обретённого супруга.

За дверьми раздался стук каблучков, и Яринка с Олёнкой вбежали в двери и бросились к отцу.

– Папка вернулся, а у нас теперь прибавление! – кричали во весь голос девчонки, не замечая, что их крики и радость вызвали на лице Милославы редкую и горячую, но не грустную, а счастливую слезу.

Заметно постаревший, но напыщенный и важный Толмач стоял в дверях и смотрел, как в этом доме вновь все лица светятся от счастья.

4

Ушли морозы, ушло холодное очарование Марены-зимы с её ветрами да лютыми стужами. Тронулся лед на реках, потекли ручьи, повылезали из-под пожухлой бурой прошлогодней травы первые цветочки – подснежники. Хороша зима-зимушка, только на смену ей весна-красна идет, спешит, торопится. По небу на огненной колеснице сам сын Велеса катит. Ярила – бог солнца весеннего, молодой красавец – воин, победитель Мороза. У славян западных, варягов да русов, да всех других прочих весенний бог Яровитом зовётся, а то как же, горяч он да яростен, как в бою с холодом, так и в любви, что земли весной согревает. А вот про любовь, весеннюю дочь Лады, Леля более всех ведает. Она приносит в сердца людей волшебные чувства, теплоту и свет, и зарождается в тех сердцах новая жизнь, как зарождаются в полях новые весенние всходы, как распускается на деревьях молодая зелень, как оживает всё, что видно глазу человеческому и зримо сердцу людскому.

Поёт душа, радуется, только на сердце у князя грусть-тоска неведомая. Словно тянет что-то, гнетёт. Только нет той тоске объяснения. Вроде бы хорошо всё, ладно. Вон на днях целый флот пришёл из земель греческих, из Царьграда да других городов ромейских. Товаров тот флот привёз видимо-невидимо. Диковины разные, шелка, жемчуга, яства да вина заморские. Всей жизни не хватит, чтобы всё это добро узреть да переглядеть, перепробовать. Степняки в земли княжьи и носа не кажут, на границах заставы крепкие стоят, храбрецы в тех заставах службу несут, в основном, из местных народов, северян да радимичей. Руяне да бодричи теперь бороды отпускать стали, а славяне головы бреют да усы до плеч растят, и не понять, то ли рус иль варяг, то ли полянин иль кривич, а то и вовсе буртас аль чудин, все теперь едины, все одним словом – Русью – зовутся. Любо-дорого сердцу, ан нет, что-то засело в груди, тревожно да совестно, словно не узрел, не усмотрел что.

«Сколько пройдено дорог, сколько достигнуто целей, сколько повергнуто врагов, – размышлял князь, стоя на крыльце и вдыхая полной грудью чистый аромат весеннего дня. – А какова же цена? Не равно ли число повергнутых врагов числу павших друзей? Нет, нет, врагов мы сразили больше, но это не решает вопрос цены. Ведь жизнь друга и бесценна».

Почему-то Олег вспомнил в эту минуту именно варяга Горика, погибшего в земле уличей, которых так и не удалось покорить.

– Так что же, выходит, Горик пал зря, его смерть была напрасной и ненужной никому?

Только сейчас Олег увидел возле себя конопатого парнишку, который стоял так уже довольно долго, боясь прервать размышления князя.

– Ну, чего тебе, что встал, как столб придорожный? Коли весть какую принёс, так говори, аль язык проглотил со страху? – гневно промолвил князь и тут же пожалел о сказанных в порыве минутного раздражения словах. «Парень-то причем, его ж послал кто-то, а я на него накричал сгоряча», – уже не произнёс, а подумал Олег, увидев, что молодой посыльный аж позеленел от страха.

– Прости, князь, но меня Шига к тебе послал, про коней поведать, что подохли вчерась, – сглатывая слова, произнёс, заикаясь, паренёк. – По первой не посылал, когда лошадка-то твоя помёрла, а тут, когда целых пять, так он и послал к тебе, что неспроста это всё, вот.

Посланцу было от силы лет пятнадцать, и он, конечно же, впервые разговаривал с князем и поэтому, сам того не желая, весь дрожал от волнения.

– Ты что несёшь, дурень, кто там у вас помер вчерась да потом? – тут князь разозлился уже не на шутку. – Кто такой Шига, у кого там конь мой издох? Я коня своего два часа назад сам видел, жив он был, живёхонек.

– Как же ты князь, не знаешь, кто такой Шига. Это же наш старшой, на конюшне, стало быть, твоей да дружинников. Узкоглазый такой да лохматый, хузарин он Шигэ, Шиге, аль Шингун по-ихнему, только у нас его Шигой кличут. Вот он и послал, – важно заявил мальчуган, на этот раз переборов свой страх.

Его, по-видимому, удивило, что князь не знает, кто такой Шига, ведь для самого мальчишки это был ну уж больно важный муж.

– Да на кой мне Шига твой сдался, дурила деревенская. Говори, где конь мой, что с ним сталось!

Парень снова затрясся, поняв, что опять сказал что-то не то.

– Так твой-то конь, он целёхонек. Наверное. Да, да, тот-то конь, он не подох, а этот, что подох, так это другой, бывший. Его ещё давненько привели в конюшни, когда ты к уличам ездил, ещё до похода Царьградского.

Сердце Олега сжалось. Словно клещами стальными сдавило.

«Ох, вот оно, чувство, предчувствие. Ведь недаром павших другов своих вспоминал накануне».

– Так ты говоришь, что конь мой, которого из земель уличских в конюшни привели, помер недавно?

– Да, да, он-то и помер. Тот, бывший конь, старый уж был, еле ходил, да зубов-то у него раз-два осталось. Только Шига его холил, как доброго коня, корма давал лучшие, воду чистую в поилку лить велел. Говаривал, добрый был конь, да ты почему-то от него отказался, будто бы он какой заколдованный. А Шига, он ведь хузар, а они в лошадушках толк знают, он и нас учил, как коня выбирать для боя, как для повозки, как для…

Олег уже не слушал того, что говорил ему расхрабрившийся паренёк. Он думал о своём любимце, от которого он отказался. Которого он, поддавшись минутной слабости, в общем-то, предал. Не нужно было слушать того пророчества, точнее, верить в него. Пусть дружина и настаивала, но ведь он же всё-таки князь, но… Он отослал коня, убоялся, а теперь… Конь-то мертв. Старый колдун пропал и не появлялся, а конь, его лучший конь, не раз спасавший его в битвах, теперь мертв.

Отчаявшись получить вразумительные ответы от молодого посланника, князь быстрым шагом отправился на конюшни.

5

Прошлое предстало перед глазами, как наяву, когда он увидел, лежащие на постеленной соломе тела нескольких коней, холодные и бездыханные. Тут Олег вспомнил всё: трудная, затяжная война с уличами, леса, непроходимые болота и неуловимые отряды врагов, так ловко и удачно проводившие свои налёты. Он вспомнил того старика, который нагнал страху даже на бывалых дружинников, которые хотели, требовали, чтобы князь сам принёс в жертву Велесу своего коня. Да что там дружинники, ведь он сам тогда испугался, но что теперь…

– Конь-то мертв, так что же пророчество? Эх, а ведь называют меня вещим, а я… Послушал старого шептуна, предал своего верного скакуна, а теперь он мертв. А что же эти кони? Ведь не так просто померли. Не иначе, потравил кто-то. Вон, и пена у ртов, и ноздрями кровь шла. Точно, отравлены. Может, вернулся тот старый жрец, да довёл своё дело до конца?

К князю подбежал тот самый хузарин – Шига и принялся кланяться и молить о прощении.