Брюс - Александр Филимон

Когда они слышат, что мы говорим о Новых Землях и Животных, наделенных таким же разумом, как и они, эти люди немедленно проявляют готовность к религиозным восклицаниям, что мы выдвигаем свои гипотезы против мира Бога и что наше сверлящее мнение прямо противоположно Священному Писанию…

Но что касается миров на Небе, «они хранят полное молчание. Либо эти люди приняли решение их не понимать или они абсолютно невежественны. Так им так часто отвечали, что мне даже стыдно повторять это. Совершенно очевидно, что Бог не имел намерения делать такого подробного Перечисления в Священном Писании, всех деяний его Мироздания».

«Но, может быть, — иронически замечает Гюйгенс, — они скажут, что нам не пристало быть настолько пытливыми и так назойливо любопытными в этих вещах, которые Всевышний Создатель кажется сохранил в тайне…» И он отвечает им более резкими словами.

Далее Гюйгенс пишет, что, если бы человек прекратил научные исследования, то так бы ничего и не узнали о размерах и форме Земли, не ведали бы, что такое Америка и где она есть. Все люди считали бы, что Луна светит своим светом и, может быть, все мы стояли по уши в воде при каждом затмении, как до сих пор это делают индейцы. Не стали бы известны нам и многие другие открытия в астрономии.

Затем следует интересная защита права натурального философа «вести исследование в природе вещей». Предположение — это перевод латинского слова «гипотеза» — оно не бесспорно, так как еще не доказано. Если же предположение доказано наблюдениями, оно становится «значительной помощью прогрессу, разуму и морали».

Один из биографов Ньютона, Л. Т. Мор, считает, что такие люди, как Роберт Гук и Гюйгенс, полагались на внутреннее чувство и, возражая Ньютону, «просто противопоставляли теорию гипотезе». Вне зависимости от значения этого определения. По «Космотеоросу» становилось ясно, что Гюйгенс все еще колебался между картезианством, по которому объекты научного исследования являются продуктом мысли, и феноменолизмом Ньютона, который рассматривал их как внешние реалии. Таким образом, если русский читатель впервые знакомился с современным научным методом по книге Гюйгенса, то ему становилось очевидным, что для доказательства любого утверждения следует шире практиковать «наблюдения».

Несмотря на такую явную демонстрацию своей беспристрастности, справедливость Гюйгенса определяется характером «предположения», которое он пытался доказать. Христианство базируется уже много веков на предположении, что человек является вершиной творения Бога. Если расширяющаяся Вселенная и возможность существования разумных существ в других мирах не разрушают уникальность, единственность Христа, то это, безусловно, подвергает огромной опасности христианскую теологию. Гюйгенс предпринимает попытки устранить возможность такого опасного вывода, обходя стороной религиозные выводы. Он оперирует в основном такими светскими концепциями, «идеями», как смысл, справедливость, мораль и т. д. Парадоксальность его положения заключается в том, что для доказательства абсурдности чего-либо по первому впечатлению он должен подчеркивать абсолютную разумность нашей собственной Солнечной системы.

Система Коперника, эллиптический курс, открытый Кеплером, а также и гравитация, «которую И. Ньютон объяснил так подробно, с необыкновенной простотой», и послужили неопровержимым доказательством того, что природа имеет понятную структуру. Из этого можно сделать логический вывод, что по картезианской теории природа является шифром или тайнописью, зафиксированной и решенной. По крайней мере, в общих чертах в математике, в этом памятнике человеческому разуму, ключом от которого мы владеем.

Это является основной темой всей работы Гюйгенса, что же касается его категоричных выводов, то они ясно выражены в его нападках на А. Кирхнера. Иезуит, автор книги «Итер Экстатикус», Кирхнер, как и Гюйгенс, верил во множественность миров. Эта вера являлась основной нитью его книги, в которой он посещает различные планеты в своих сновидениях. Однако вместо того, чтобы найти в нем ценного союзника, Гюйгенс отрицает эту книгу за ее легковесностьи ненаучность. Выводы Кирхнера могли бы быть идентичными, если бы он не совершил грубую и непростительную ошибку своей привязанностью к взглядам Тихо Браге, Аристотеля и других докторов в то время, когда было совершенно ясно, что «Коперник их всех освободил… тем, что доказал движение Земли».

Из этого следует, что книга Кирхнера является «пустой и бессмысленной чепухой» — не потому, что выводы неправильны, а потому, что они основаны на ложных логических предпосылках. Главной целью Гюйгенса было не столько доказать состоятельность теории Коперника, сколько показать в «Космотеоросе», что та же неотъемлемая логика, с помощью которой была определена роль природы по отношению к Земле, может быть в равной степени применима и к другим планетам. Действительная красота системы Коперника состояла в математических выкладках и в эстетическом совершенстве. Вот почему главным аргументом для доказательства множественности миров «следует и взять и считать расположение планет». С этой точки зрения, Земля становится, по словам Гюйгенса, всего лишь «маленьким комочком пыли».

Другие планеты должны быть такими же, как Земля, так как они также получают свет от Солнца, также вращаются вокруг своих осей, что было доказано открытием спутников Сатурна, которое сделал Гюйгенс.

На основе других подобных «аргументов сходства», как он их называет, он считает само собой разумеющимся фактом, что другие планеты должны быть твердыми, как Земля, и во всех отношениях должны подчиняться закону гравитации Ньютона: «Сила, которая подобно природному магниту, притягивает, так как к центру все, что находится рядом с ним».

Интересно здесь то, что Гюйгенс безоговорочно принимает гравитацию Ньютона, которую он раньше отвергал. Хотя он считал, что гравитация приемлема только по отношению к небесным телам и не приемлема для индивидуальных частиц материи.

Коль скоро планеты подчиняются одним и тем же законам, нет причины считать, что они не должны содержать другие живые существа: «Никто не сомневается, что Бог по своему желанию сотворил животных в Америке и в других отдаленных странах. И они такие же, как наши (а природа, вы знаете, стремится к многообразию), однако мы знаем, что он не сделал так». Из этого следует, что планеты должны иметь животных, похожих на наших. А также там имеются вода и растения. Это дает повод для интересной атаки на картезианцев, которые все выводы делали из «атомов и движений». А когда дело доходит до объяснения происхождения растений и животных, «они попадают в затруднительное положение и не дают убедительного объяснения их происхождения».