Правда о штрафбатах. - Александр Пыльцын

Мой райвоенком, недовольный тем, что я только и делаю, что разъезжаю по экзаменам, все-таки вынужден был меня отпустить. И хотя здесь мне нужно было сдавать и математику, и физику, и химию, да еще и все то, что я сдавал в Москве, я решился. И не знаю уж, какими усилиями мне все это удалось осилить, но я был зачислен на 1-й курс инженерно-автомобильного факультета. Можете представить себе, с какой радостью я простился с этой своей доменно-металлургической Косой Горой.

Я уже раньше говорил, что мне посчастливилось служить здесь, в академии, под началом легендарного генерала Чернякова Александра Георгиевича. Но пять лет в академии столкнули меня еще со многими хорошими людьми. О некоторых из них я просто не могу умолчать, ибо они тоже оставили во мне добрый след. Это, во-первых, начальник нашего курса, подполковник Танасиенко Николай Мартынович, молодой, по-особому подтянутый не только внешне, но и внутренне. Обладая феноменальной памятью и способностью объективно оценивать все наши поступки, он сумел быстро сплотить курс и держал его все пять лет в атмосфере искренности и правдивости. Я вскоре был назначен старостой курса, насчитывающего более сотни слушателей. Самыми близкими друзьями по курсу стали для меня подполковник Шалапин Дмитрий Иванович, избранный секретарем партбюро курса, майор Булавкин Сергей Александрович, назначенный командиром одного из пяти учебных отделений, и капитан Взятышев Николай Александрович, все пять лет избиравшийся секретарем парторганизации учебного отделения.

Дружили мы и после академии, пока ставший уже генерал-майором Дмитрий Шалапин не погиб в автокатастрофе, а полковник Сергей Булавкин, будучи уже в запасе, не скончался скоропостижно от сердечной недостаточности. С Николаем Взятышевым мы до сих пор, вот уже более пятидесяти лет, дружим. Его после окончания учебы оставили в академии на преподавательской работе, там он стал доктором технических наук, профессором, полковником, и теперь, уже будучи в отставке, продолжает преподавать в академии. В любой мой приезд в Ленинград мы с ним встречаемся и ведем долгие разговоры о прошлых временах, об ушедших уже в мир иной наших однокурсниках и о нынешних, довольно непростых временах…

Учился я в академии, как и многие, с определенным напряжением, но хватало времени и на участие в художественной самодеятельности. Был у нас академический драмкружок, вернее — театр, в котором режиссером был один из профессионалов, работавший на киностудии «Ленфильм». Так вот, в этот театр вовлекли и меня. Ставили, помню, вначале "Русский вопрос" по пьесе Константина Симонова (я тогда еще не предполагал, что буду с ним лично знаком), а затем и "Платона Кречета" Корнейчука, и здесь мне довелось играть председателя исполкома Береста. Рита тоже была занята — в роли ассистентки Вали. Спектакль имел успех, даже выступали с ним во многих дворцах культуры Ленинграда.

Академию я окончил "с отличием", в звании подполковника и имел право на выбор места дальнейшей службы. В числе этих мест оказалось одно в воздушно-десантных войсках, и я выбрал именно его, так как захотелось испытать себя в прыжках с парашютом, да к тому же я узнал, что некоторое время тому назад этими войсками долго командовал легендарный человек, генерал-полковник А. В. Горбатов, так полюбившийся нам еще по боям под Рогачевом. А значит, в войсках этих еще живы «горбатовские» традиции. Таким образом я стал начальником автослужбы 8-го Воздушно-десантного корпуса (ВДК), дивизии которого дислоцировались в Белоруссии и Литве.

И я был горд еще и тем, что в командование этими войсками тогда вступил Герой Советского Союза генерал-лейтенант Маргелов Василий Филиппович, как оказалось, патриот ВДВ до мозга костей, последователь методов командования своего предшественника, Александра Васильевича Горбатова, такой же легендарный человек, любивший и пестовавший эти войска. Тогда аббревиатуру ВДВ и ветераны, и молодые десантники расшифровывали как "Войска Дяди Васи", любовно именуя так своего командующего, вкладывая в эти слова и огромное сыновнее уважение к нему, и некоторое душевное смятение перед величием его полководческого таланта. И легенд о нем складывалось немало.

Свои первые прыжки с парашютом я совершил при штабе 8-го ВДК в Полоцке, а затем, после его расформирования, прыгал уже в 105-й Гвардейской воздушно-десантной Венской Краснознаменной дивизии, штаб и несколько полков которой дислоцировались в Костроме. Там я занимал уже должность заместителя командира дивизии по технической части. В десантных войсках было много интересных традиций. Но одна из них, особенная, касающаяся только офицеров игра в преферанс в воздушных кораблях (так было принято называть самолеты с десантом на борту) во время перелетов к месту высадки, длившихся по часу и более. Штурман самолета за 15 минут до десантирования предупреждал играющих, и те успевали "расписать пульку".

Ну, а вообще, здесь, в дивизии, мне пришлось поближе узнать "Дядю Васю" Маргелова — и его крутой характер, и его душевность.

Помню, однажды он строго наказал меня за то, что во время моего отпуска командир одного из полков, решив построить для техники к зиме более совершенные укрытия, уже в конце лета сломал все старые, но не рассчитал силы и средства, и в осень техника осталась под открытым небом. Меня, только что вернувшегося из отпуска, вызвал в полк прибывший с инспекторской проверкой командующий генерал Маргелов. На мою попытку оправдаться тем, что я был в отпуске и вообще не знал о таком решении командира полка, генерал едко заметил: "Отпускные получал? Так прежде, чем уезжать, надо было спланировать все дела наперед. Вот и отвечай теперь за планирование. — А потом добавил: — Командира полка я тоже накажу, но он просто глупец, а ты мне нравишься, мне такие десантники нужны. Поэтому с тебя и спрос больше. Поймешь и, уверен, сделаешь все, чтобы не промахнуться в дальнейшем".

Суровое было наказание, но, поразмыслив, я пришел к выводу, что и справедливое.

Не могу не упомянуть и своего командира, генерала Симонова Михаила Егоровича. Перед тем как ему было присвоено это высокое звание, где-то раскопали, что он на фронте, будучи всего-навсего старшиной, командиром музыкантского взвода одной из дивизий, присвоил себе звание не то капитана, не то майора. Дело передали в ЦК (без его решений тогда таких званий не присваивали). Занимался подобными делами Комитет партийного контроля при ЦК КПСС, который возглавлял Матвей Федорович Шкирятов. Узнал он обстоятельства тех давних событий, при которых отступавший под натиском противника батальон этот старшина остановил и повел в атаку. А когда был тяжело ранен, то в госпитале раненые солдаты этого батальона назвали его своим комбатом, ну, а там решили, раз комбат, то или майор, или, в худшем случае, капитан. Так что после ранения из госпиталя Михаил Егорович вышел со справкой о ранении уже как офицер. Тогда Шкирятов заметил: "Многие иногда бросали не только батальоны и полки, а этот — наоборот. Значит, оправдал он это свое фронтовое звание. Так тому и быть". И подтвердили ему задним числом это, и присвоили генеральское звание.

А я в свои неполные тридцать три года получил в это время звание полковника.

Характер у генерала Симонова был сложный. Это от него я слышал такую фразу: "Тенором не командуют". Весьма образно! Видимо, это у него была профессиональная (музыкант же!) поговорка. Был у него заместитель "по строевой" полковник Сорокин Михаил Иванович, и вот что-то между ними не заладилось… все-таки генерал был слабее в тактических вопросах и в военной теории вообще, чем Михаил Иванович. И комдив решил избавиться от «соперника» по принципу: какой же начальник потерпит рядом подчиненного умнее себя. Но надежнее способа, чем выдвинуть его на повышение, не нашел. А в результате комдив Симонов так и остался в генерал-майорах, а Михаил Иванович Сорокин со временем стал Генералом Армии, заместителем Министра обороны СССР…

Вскоре в моей службе произошли неожиданные перемены. По случаю опухоли щитовидной железы мне была сделана операция, и я был признан негодным к дальнейшей службе в десантных войсках, что меня весьма огорчило и расстроило. Прыжки с парашютом я полюбил и совершал их с удовольствием. По минимальным нормам, офицер ВДВ моего ранга должен был совершать не менее трех-пяти прыжков в год, но мне удавалось делать по двадцать-тридцать в самых различных условиях, зимой и летом, днем и ночью.

Заключение медиков было безоговорочным, и я решил вообще уволиться в запас. Написал рапорт, и он "по команде" ушел в Москву. Вызвал меня генерал Маргелов, который тогда за какие-то грехи был смещен с должности Командующего ВДВ, не согласился покинуть войска и остался заместителем командующего. Посожалел он о случившемся со мной и посоветовал не торопиться с увольнением, но встретив мой решительный ответ, что кроме как в ВДВ служить больше нигде желания нет, рапорт подписал.