Дочь Востока. Автобиография - Беназир Бхутто
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Совет этот укомплектовали «нужными» врачами. Так же как на решение Верховного суда Зия влиял уменьшением численного состава суда, здесь он увеличил число врачей в совете от прежних трех до семи, причем все семеро оказались служащими военного режима. Возглавлял консилиум генерал-майор медицинской службы.
«Бегум-сахиба кажется мне в неплохом состоянии», — безответственно заявил этот генерал-майор после краткого заседания.
Консилиум потребовал, чтобы мать прошла сеанс из 14 облучений и анализ крови, процесс столь изнурительный, что она в результате заболела, у нее вновь открылось кровохаркание. Хотя опухоль явно увеличилась, а содержание гемоглобина в крови понизилось, медицинский генерал потребовал повторения бронхоскопии, что не только не вызывалось необходимостью, но и не могло не вызвать осложнений. Врач матери, доктор Сайд, которого тоже включили в совет, возмутился и отказался подписать заключение генеральских медиков. Его поддержал анестезиолог, настаивавший, что мать не вынесет общего наркоза, необходимого для введения трубки в легкие.
Я молилась за мать в Аль-Муртазе. Что я могла еще сделать? Но в стране началось движение за спасение матери. Люди боялись, что Зия убьет и ее. «Мы не смогли спасти господина Бхутто, — шептались люди. — Что же, теперь будем бездеятельно глядеть, пока и вдова его зачахнет?» Возмущение бездушной черствостью режима пересекло партийные границы и распространилось на семьи генералов и на высшие круги властных структур.
— Представляешь! — клокотал в телефонной трубке возбужденный голос Фахри. — Жена и сестры военного администратора Синдха вышли на демонстрацию за спасение жизни тетушки!
— Как! — ахнула я. — А полиция? Их что, арестовали? — четыре военных администратора провинций после Зия — самые могущественные люди в стране.
— Не получилось. Когда прибыла полиция, все демонстрантки убежали в дом военного администратора и закрыли за собой ворота.
Позже я узнала, что мучения моей матери вызвали отклик и за рубежом. В Англии группа моих старых друзей присоединилась к доктору. Ниязи, которому помогала Амина Пирача и другие активисты. Они организовали кампанию «Спасите женщин Бхутто». Прежде всего они стремились освободить мать, для чего, в частности, лоббировали парламент при поддержке лорда Эйвбери, члена палаты лордов. Два члена парламента, Джоан Лестор и Джонатан Эйткен, откликнулись, поставив на рассмотрение палаты общин вопрос «о разрешении бегуме Бхутто выехать за границу для лечения от болезни легких». 4 ноября лорд Эйвбери устроил в палате лордов пресс-конференцию, на которой британский врач подчеркнул опасность состояния моей матери.
Звучали голоса в поддержку матери и в Соединенных Штатах. «Уважаемый господин посол, — написал сенатор Джон 1ленн, член сенатского комитета по иностранным делам, Эджазу Азиму, послу Пакистана в Вашингтоне, 8 ноября. — Более двух месяцев назад миссис Нусрат Бхутто, вдова бывшего премьер-министра, запросила разрешения на выезд из страны для лечения злокачественной опухоли легких… Из соображений человеколюбия я прошу ваше правительство безотлагательно согласиться на просьбу миссис Бхутто о выезде для лечения. Ваше согласие будет рассматриваться нами как акт сострадания и укрепит отношения между нашими странами».
Зия, однако, привык игнорировать запросы с Запада. Находясь вне страны, с визитом в Юго-Восточной Азии, он настолько не сомневался в решении своего медицинского органа, что опередил его заключение. В день вынесения вердикта консилиумом он заявил в интервью прессе (Куала-Лумпур, 11 ноября): «С бегумой Бхутто все в полном порядке, она пребывает в добром здравии. Если она желает выехать за границу поразвлечься или на отдых, пусть так и напишет, а мы рассмотрим».
Но не все подвластно генералам. Врач матери доктор Сайд твердо заявил: «Я ваше заключение не подпишу. Моя совесть врача не позволяет мне ставить под угрозу жизнь пациента».
«Я тоже не подпишу», — неожиданно заявил еще один член консилиума, нарушая субординацию и явно нарушая полученный ранее приказ. Доктор Сайд запустил цепную реакцию. Генерал-майор с ужасом слушал, как его подчиненные один за другим отказывались подписать сфабрикованное заключение. Более того, они подписали заключение доктора Сайда, призывавшее немедленно отправить больную для лечения за рубеж. «Господин генерал, вам тоже следует подписать, — обратился доктор Сайд к главе комиссии. — Ведь все ваши офицеры подписались, как может их командир отказаться?»
И генерал действительно поставил подпись под документом! Разумеется, Зия отомстил ему за неисполнение приказа и сместил со всех военных и гражданских постов.
На следующий день после столь неожиданного решения военных медиков власти выдали матери разрешение на выезд. Я прыгала от радости, прочитав об этом в утренней газете, и тут же настрочила заявление на разрешение повидать мать перед отъездом. После почти года заключения в Аль-Муртазе мне вдруг велели собираться. Колонна из дюжины военных грузовиков, джипов и легковых машин доставила меня в аэропорт Моенджодаро. Там полиция принялась отбирать фотоаппараты у репортеров и публики, пытавшихся запечатлеть мое первое за одиннадцать месяцев появление «в миру». В самолет меня усаживали под дулами полицейских автоматов и армейских штурмовых винтовок. Когда в Карачи меня везли на Клифтон, 70, над машиной летел вертолет. Весь этот переполох ради того, чтобы дочь могла попрощаться с матерью.
Мать я застала в постели, бледную и слабую, постаревшую несообразно с реальным ее возрастом. Снова я переживала борьбу с самой собою: хотелось, чтобы она выздоровела, чтобы ее вылечили, но одновременно сердце сжималось от предстоящего ощущения одиночества. Я старалась подавить свои страхи, когда ворвалась Фахри с новостями от генерального секретаря ДВД и от других партийных лидеров и активистов. «Что будет, когда бегума Бхутто уедет?» — таков преобладающий настрой этих вестей. Но выбора у матери не было.
«С тяжелым сердцем, принужденная к этому болезнью, я временно покидаю мою страну и мой народ, — писала мать в прощальном обращении. — Мысли мои постоянно с вами, с борющимся народом, со страдающими, притесняемыми, эксплуатируемыми, голодными массами населения, с вами мои мечты и видения грядущего, процветающего и прогрессивного Пакистана…»
Власти умышленно оглашали противоречивые сведения о времени отъезда матери, чтобы сбить с толку желающих ее проводить. Народ, однако, привык к вечной лжи и уловкам режима, возле Клифтон, 70, постоянно толклись люди, гадая и выискивая признаки, по которым можно было бы определиться точнее. До нас доносились из-за стен крики: «Джайе Бхутто! Бегума Бхутто зиндабад!»
Вечером 20 ноября 1982 года я поцеловала маму и вручила ей медальоны, заполненные землей с могилы отца для передачи братьям, а для новорожденных племянниц брелки с выгравированными охранительными изречениями из Корана. Мы обе плакали, не зная, что нас ждет впереди.
— Береги себя, — просила меня мать.
Мы покинули дом через резные деревянные двери, перед которыми она тринадцать лет назад,
