Каспар Хаузер, или Леность сердца - Якоб Вассерман

Главным виновником страшного преступления, совершенного над Каспаром Хаузером, отец полагает некоего отставного министра, проживающего где-то на Майне, намеревается отыскать его и заставить сознаться. Лейтенант полиции Хикель, пренеприятный тип, ни одному слову которого я не верю, чуть ли не ежедневный гость в нашем доме, они подолгу о чем-то совещаются с отцом, и отец уже намекал мне, что через некоторое время Хикель будет его сопровождать в какой-то поездке. О, если бы я могла этому воспрепятствовать! Несчастная история с Хаузером лишит отца последних остатков душевного мира, приличествующего его возрасту, и все равно ему ничего не добиться, ничего, ничего, будь он даже красноречив, как Исайя, силен, как Самсон, и храбр, как Маккавей. Ах, мы, Фейербахи, злосчастный род, отмеченный Каиновой печатью беспокойства. Мы бессмысленно растрачиваем свои силы и свое состояние, и если остатков того и другого нам еще кое-как достанет до могилы, то это уже счастье. Нам не дано совершать приятные прогулки, мы всегда должны идти к цели, без важной цели нам и дышать нельзя, и потому в ожидании завтрашнего дня от нас ускользает милое сегодня. Таков он, таков ты, такова я, таковы мы все.

Мне никогда не доводилось нюхать розу, не скорбя о том, что завтра она увянет, ни разу в жизни я не любовалась нищим ребенком, не размышляя о неравенстве людского жребия. Прощай, брат, дай бог, чтобы мрачные мои предчувствия не оправдались».

Таково было письмо Генриетты. Упомянутое в нем недоверие к лейтенанту полиции выросло наконец до такой степени, что она стал всячески исхитряться, силясь поссорить отца с Хикелем. Но ничего у нее не вышло. Хикель, чуя опасность, приторно-любезно вел себя с дочерью президента. Когда к нему прибежал взволнованный Квант с жалобами на то, что президент позволил Хаузеру себя одурачить и разрешил ему без сопровождающего разгуливать по городу, Хикель заявил, что его это не устраивает и он уж сумеет вправить мозги старику.

Он отправился к Фейербаху и изложил ему свои сомнения в правильности подобного мероприятия.

— Ваше превосходительство, видно, не подумали, какое бремя ответственности вы на меня таким образом возложили. Если я не знаю, где этот малый проводит время, как мне прикажете гарантировать его безопасность?

— Ерунда, — буркнул Фейербах, — я не могу упрятать под замок взрослого человека только для того, чтобы вы с полным душевным спокойствием проводили вечера в казино.

Хикель со злостью поглядел на собственные руки и отвечал с неплохо разыгранным простодушием:

— Я сам сознаю свой порок, за который вашему превосходительству угодно так строго меня судить. Но ведь надо же человеку, особенно холостяку, иметь уголок, где ему можно согреться. Будь вы на моем месте, ваше превосходительство, а я — на вашем, я бы снисходительнее отнесся к вконец замучившемуся чиновнику.

Фейербах рассмеялся.

— Что это с вами делается, Хикель? — добродушно спросил он. — Несчастная любовь, может быть? — Он считал лейтенанта полиции недюжинным ловеласом.

— Ну нет, ваше превосходительство, на этот счет у меня кожа толстая, — возразил тот, — хотя повод бы и нашелся; вот уже несколько дней в стенах нашего города проживает красавица, какой свет не видывал.

— Вот как? — не без любопытства спросил президент. — А ну-ка, расскажите. — Он, правду сказать, питал некоторую наивную слабость к прекрасному полу.

— Дама эта гостит у фрау фон Имхоф.

— Помню, помню, баронесса мне об этом говорила, — перебил его Фейербах.

— Сначала она остановилась в «Звезде», — не унимался Хикель, — проходя мимо, я видел ее у окна, погруженную в задумчивость, со взором, устремленным ввысь, ну точь-в-точь святая. Я всякий раз останавливался полюбоваться ею, но, заметив меня, она тотчас же в испуге отходила от окна.

— Ага, вот это я одобряю, это называется добросовестно вести наблюдение, — поддразнил его президент, — взаимопонимание, значит, уже достигнуто?

— Увы, это не так, ваше превосходительство; откровенно говоря, для галантных приключений время сейчас неподходящее.

— Что правда, то правда, — подтвердил Фейербах, и улыбка на его лице погасла. Он встал и бодрым голосом произнес: — Но, с другой стороны, время приспело. Двадцать восьмого апреля я уезжаю. Вы возьмете отпуск по службе и поступите в мое распоряжение.

Хикель поклонился и выжидательно посмотрел на президента; тот понял, что значил его взгляд.

— Ах, вот что, — сказал он, — конечно, негоже оставлять Хаузера без всякого присмотра, хотя, с другой стороны, несправедливо закрывать от него на замок весь мир. Он уже немало из-за этого натерпелся. Ограничение свободы действий ущемляет волю к жизни не меньше, чем цепи и кандалы. — Президент никак не мог прийти к согласию с самим собой и, как всегда, в присутствии лейтенанта чувствовал себя стесненным в своих решениях, ибо был не в состоянии сопротивляться напору силы, молодости, холодного рассудка и бессовестности.

— Но ведь ваше превосходительство отдает себе отчет в опасности… — ввернул Хикель.

— Покуда я жив и живу в этом городе, никто не осмелится его и пальцем тронуть, в этом вы можете быть уверены.

Хикель высоко вздернул брови и снова вперил взгляд в свои растопыренные пальцы.

— А если в один прекрасный день его и след простынет? — мрачно спросил он. — Я предлагаю следить за ним хотя бы по вечерам и во время прогулок. Днем, уж ладно, пусть ходит по городу один. Старикашке-инвалиду можно дать отставку, я лучше приставлю к нему одного из моих парней. Пусть каждый день, в пять часов пополудни, является в дом учителя Кванта.

— Что ж, это, пожалуй, недурной выход из положения, — согласился президент. — А заслуживает этот ваш ставленник доверия?

— За ним Хаузер будет как за каменной стеной.

— Как его звать?

— Шильдкнехт, сын пекаря из Баденского герцогства.

— Я согласен.

Хикель был уже в дверях, когда президент его окликнул, чтобы внушить ему необходимость держать в полной тайне их совместную поездку. Хикель отвечал, что не нуждается в такого рода предупреждениях.

— Ехать одному мне нельзя, — пояснил президент, — со мною должен быть расторопный и осмотрительный человек. Это дело подлежит тщательнейшему расследованию и при соблюдении чрезвычайной осторожности. Помните, привлекая вас к нему, я оказываю вам величайшее доверие.

Он пронзительно взглянул на лейтенанта полиции. Хикель машинально кивнул. Опасение и недоброе предчувствие внезапно омрачили лицо Фейербаха.

— Идите, — коротко приказал он.

ПОЕЗДКА НАЧИНАЕТСЯ

В тот же вечер Хикель зашел к учителю и сообщил, что отныне за Хаузером будет надзирать солдат Шильдкнехт. Каспара дома не было, и на вопрос Хикеля, где он, Квант отвечал — в театре.

— Опять в театре! — воскликнул Хикель. — Третий раз за две недели, если не ошибаюсь.

— Он очень пристрастился к театру, — заметил Квант, — почти все карманные деньги тратит на билеты.

— Между прочим, с карманными деньгами в ближайшее время будет туговато, — сказал лейтенант полиции. — На этот раз граф прислал мне только половину условленного месячного содержания. Очевидно, эта история ему не по средствам.

Деньги, предназначавшиеся для Каспара, Стэнхоп с самого начала посылал Хикелю.

— Не по средствам? Лорду? Пэру Англии? Такой пустяк— и не по средствам? — Квант от удивления вытаращил глаза.

— Только не говорите этого никому, иначе подумают, что вы издеваетесь над графом, — сказала учительша. Она испытующе, с любопытством смотрела на лейтенанта полиции. Этот скользкий, щеголеватый человек всегда представлялся ей загадочным и привлекательным. Он будоражил ту чуточку фантазии, которой она обладала.

— Ничего не попишешь, — резко оборвал разговор Хикель. — Так обстоят дела. Могу предъявить вам почтовое извещение. Граф знает, что делает.

Когда Каспар пришел домой, Квант спросил его, как он провел время.

— Неважно, в пьесе слишком много было о любви, — с досадой отвечал юноша. — Я этого терпеть не могу. Они там все болтают и жалуются, так что ум за разум заходит, и к чему же все это сводится? К свадьбе. Лучше уж отдать свои деньги нищему.

— Тут недавно был господин лейтенант полиции и сообщил нам, что граф значительно сократил сумму, определенную на ваше содержание, — сказал Квант. — Вам придется вообще сократить расходы, а что до театра, то, боюсь, вам надо будет и вовсе от него отказаться.

Каспар сел к столу, поужинал и долго молчал.

— Жаль, — проговорил он наконец, — через неделю дают «Дона Карлоса» Шиллера. Говорят, это прекрасная пьеса, и мне хотелось бы ее увидеть.

— Кто говорит, что это прекрасная пьеса? — спросил Квант со снисходительно насмешливой миной знатока.