Слава богу, не убили - Алексей Евдокимов

— А тачка?

— Спиздил…

— Че ты с ней делать будешь? — речь парня пьяно поскальзывалась.

— Че — че делать? Новая «пятера», бль! Да Коляну ее скину. Десять минимум даст.

— Как вытащим?

— Да-кая херня, вытащим… Трактор, если че, бль, подгоним.

— А с этим че?

— Че — вон в лес оттащим, прикопаем. Кто его искать будет…

— А ты его — это?

— Хер знает. Кая, бль, разница… Давай, оттащи его туда — далеко не надо, не возись, чтоб только с дороги видно не было. На — сделаешь контроль в голову, с предохранителя снять не забудь. С утра с лопатами подъедем. Только место, бль, запомнить надо… Ща фонарь дам…

Через полминуты Кирилла ухватили за щиколотки, развернули и с натугой, со сдавленными матюгами поволокли. Он захлебнулся в грязи, остатки щебня рванули ухо — Кирилл изо всех сил старался не дернуться. Над ним мягко взревел мотор — похоже, Саныч пробовал, прочно ли сидит «бэха».

Глина под щекой сменилась влажной травой. Зашелестели, захрустели кусты, матюги парня стали энергичней. Кирилл чувствовал, как ветки цепляются за одежду, как льет с мокрых листьев. Парень отпустил одну его ногу, потом опять подхватил, потом снова бросил. Наверное, пытался одновременно светить себе фонарем и буксировать Кирилла, но не хватало рук. Беспрерывно и невнятно ругался, хорошо залитый.

Наконец звучно отшвырнул фонарь и потянул тушу вслепую, тараня шумящий подлесок, треща валежником. Какой-то сучок, процарапав Кириллу грудь, пырнул в подбородок. Ему казалось, пол его лица уже стесано до кости.

— Намана? — крикнул парень.

— Ну подальше, бль, ну поедет кто…

Парень матернулся и отпустил обе Кирилловы щиколотки. Шелест и хруст, показалось, удалялись. За фонарем пошел?.. Кирилл не стал гадать и ждать — рванул с места, из положения лежа, на четвереньках, в первую попавшуюся сторону, ни черта в кромешной темени, в густых зарослях не видя, запутываясь и обдираясь.

— Куда? Сука! Стоять!!! — заорали позади.

Кирилл въехал лбом в поваленный ствол, дико извиваясь, пробороздив спину, чуть не застряв задницей, протиснулся под ним, по-крабьи отскочил вбок, под защиту косматого бурелома, едва не пробил шею суком, полоснувшим по касательной. В затылке лупил барабан-«бочка», тарелками звонко жахала кровь, но и сквозь такую драм-секцию Кирилл слышал, как хором вопят эти двое. «Бах! Бах! Бах!» — брызнули вспышки. «Бах!..» — с промедлением. «Бах!..» Понять, куда он палит, было невозможно. Кирилл замер, втянув голову в плечи, потом тихонько пополз на карачках дальше, чувствуя, как течет по шее теплое, стискивая зубы от боли в правой своей злосчастной ноге. Из-за листвы пробивался свет фар — ориентируясь по нему, он удалялся от дороги. Где-то в зарослях отчаянно шуршали, рыкали и гавкали, замелькал фонарь — в стороне.

Еще минут пять Кирилл передвигался на четырех костях, затем не без усилия встал, цепляясь за прутья брызгающихся кустов, — и ощупью, сильно хромая, мучительно перелезая через коряги, спотыкаясь о валежник и налетая на стволы, попер наугад через чащу.

Рассвет застал его в поле. Просторном плоском запущенном поле с щетиной перелесков на горизонте, в быстро стаивающих островках тумана. Через поле невесть куда тянулась узкая, скользкая, в лужах, тропка — параллельно остаткам заросших мокрыми сорняками борозд. У этой тропы, в этой траве и лежал Кирилл: навзничь, полуоткрыв рот, мелко дрожа, глядя невидящими глазами в блеклое утреннее небо с цветными штрихами облаков.

…Долго, неизвестно сколько, бесконечно, он продирался через лес, то и дело застревая в непролазном, ощетиненном, колюще-режущем буреломе. Он не представлял себе и не пытался определить направление движения — что толку в кромешных потемках?.. То, обессилев от этого слепого медленного продирания, думал: «пересижу ночь» — и валился под ближайшее дерево. То, окоченев в неподвижности, решал, что лучше хоть как-то шевелиться…

Кирилл смутно помнил, что одна нога у человека чуть длиннее другой, поэтому заблудившиеся в лесу часто ходят по кругу — но что надо делать, чтобы этого избежать, не знал. Саднило разодранное лицо, ломило ушибленный затылок, и, главное, все сильней ныло проклятое колено, заставляя снова садиться. Или вдруг начинала страшно кружиться голова — он жмурился, хватался за первый подвернувшийся ствол, громко вдыхал-выдыхал сквозь выбитые зубы… Забрел на болотину и, потеряв остатки ориентации, все чмокал и чмокал жижей, продавливающейся из-под мягких ухабов; пару раз провалился до середины голени.

Дождь заряжал, прекращался, возобновлялся — но в конце концов, уже ближе к утру, небо стало расчищаться, засквозили звезды: теперь можно было что-то перед собой разглядеть.

Поначалу он отрывисто пыхтел матом, потом замолчал, только кашлял да дышал тяжело. Но в конце его хватало лишь на редкое тихое постаныванье. Многократно вымокнув, продрог до костей — от этого ли, от страшной ли усталости его начало потрясывать.

Прояснившееся небо забрезжило между деревьями — какой-то там был прогал в лесу. Оказалось — просека. Затянутая густым предутренним молоком, основательно заросшая высокой травой и низкими деревцами, черт знает откуда и куда пробитая. Но идти по ней было, конечно, удобней — и Кирилл пошел, видя, как светлеет с каждой минутой, как проявляются на чебэшной матовой бумаге нечеткие елки. Эту просеку под прямым углом пересекла другая — с различимыми в траве колеями. Он свернул.

Лес поредел, кончился. Перед глазами было пустое ровное пространство, крупно нарезанное лесополосами. Над этой пустой, в белых пятнах, равниной висело пустое, совсем уже блеклое небо — с редкими облачными мазками, с золотисто-розовой каймой над зыбкой чернотой дальнего перелеска, с чернеющими на розовом крохотными лопастями ветряка. Не было ничего обыкновенней, спокойней, равнодушней подобной картины — и ничего неуместнее в ней, чем единственный человек, плетущийся, скользя, шатаясь, припадая на одну ногу, невесть куда, сквозь туман, к горизонту, по узкой, в лужах, липкой тропинке.

Лицо человека, разбитое, наполовину ссаженное, лиловело, багровело, бурело свежей коростой. Справа на шее, плече и груди запеклась кровь, натекшая из порванного уха, слева — из пореза над ключицей. Спереди он сплошь — от обуви до волос — был вымазан подсохшей черной грязью. В дырах майки тоже темнело: царапины, кровоподтеки, синяки… На ровном месте человек спокнулся и сел на обочину тропы. Затем лег на спину.

Небо делалось ярче, вылезло солнце, высокая трава драгоценно замерцала. Звякали, тренькали птицы — или это в голове Кирилла зуммерило, посвистывало, шелестело, стрекотало неурочными кузнечиками. Какие-то радиоголоса временами налетали (притом что людей или жилья в обозримой близости не было), музыка какая-то, смутная, но привязчивая. Он поворочался во влажной траве, с натугой сел — боль увесисто перекатилась в голове. Никак не выходило справиться с дрожью.

Стиснув щербатые зубы, в несколько приемов утвердился на едва держащих ногах. Постоял, покачиваясь. Солнце уже слепило, уже грело. Туман почти исчез.

Он сделал шаг, и еще. И десять, и двадцать, и пятьдесят. Приемник в черепе по-прежнему ловил белый шум разной интенсивности, а иногда, на каких-то неведомых миру волнах, — знакомые и незнакомые мелодии, разговоры, в которые Кирилл даже вставлял свои реплики. Губы только одеревенели и не слушался засохший язык.

Вдруг оказалось, что до ближайших деревьев рукой подать. Тропинка раздвоилась: одна стежка, едва различимая, нырнула к зарослям, в балку, вторая свернула и повела верхом — туда, где показались крыши неприметной деревеньки, похожая на гранату ржавая водонапорная башня с аистиным гнездом наверху. Кирилл шел по этой второй, пытаясь распознать музыкальную тему, отдающуюся в нем дразнящим затухающим эхом. На-на-на-на-а-а… На-на-на-на-а-а… Давай покрасим холодильник в черный цве-ет… «Крестный отец»… Нино Рота… Love Theme From the Godfather… М-м-м-м… Прилипло…

Поднималось солнце, высыхала роса, зудели насекомые. Растворялись в лазури белые нитяные, паутинные завитки. Легкий ветер ворошил свеже-зеленое поле в яркой маковой сыпи, лесополосу, прикрывшую овраг с проржавевшим автоостовом на дне. Чумазый, окровавленный, оборванный некто ковылял, пьяно-валкий, мимо, ежился и мычал Love Theme с коричневых сицилийских каменистых холмов.

Глава 26

Он вышел к деревне с тыла, с огородов — влез на один заброшенный, толкнув забор, и без того почти упавший, продрался через бурьян, уже отчетливо слыша квохтанье и лай. Откинул запор кряхтящей калитки, вышел на пустую улицу. Прямо напротив него были люди: за забором лоснилась автомобильная крыша, брякнула цепью, гавкнула басом псина. Ей откуда-то ответила другая. Кирилл не мог бы сказать, действительно ли надеется, хоть в малейшей степени, на участие и помощь или просто рассчитывает узнать, где он находится и в какой стороне цивилизация. Ему показалось, кто-то мелькнул в окне дома, за тюлевой занавеской — но, может, показалось…