Новый Мир ( № 5 2005) - Новый Мир Новый Мир

Вадим Туманов. “Все потерять — и вновь начать с мечты…” М., ОАО “Типография „Новости””, 2004, 416 стр.

Встретилось мне однажды, не помню в чьей прозе, такое причудливое определение, как “мужской мужчина”. И, пожалуй, только к нескольким представителям сильного пола я мог бы уверенно применить его сегодня, размышляя о своих впечатлениях от общения с ними или (как в данном случае) с какими-то их текстами. Вот и эта фигура, и эта книга — в тему. “Знаменитый золотопромышленник, старатель и друг Высоцкого” — это, конечно, объективно честная и вместе с тем узкомифологичная идентификация человека, ставшего легендой еще в те времена, когда упомянутый выше Высоцкий посвящал ему песню “Был побег на рывок…”.

Не в рывке дело, хотя он действительно был: Туманов рвал, что называется, и с лагерной зоны. Этому и людям тех мест в книге уделено немало страниц.

Дело в интонации, которая сопровождает эти воспоминания. И слово тут подыскивается одно-единственное — достоинство. С небывалым достоинством изложены эти жизненные истории. Говорят, что Туманов — изумительный рассказчик, мастер, так сказать, “устного жанра”. Здесь жанр другой — это не собрание баек, а скорее скуповатое, вместе с тем необыкновенно живое описание собственного пути — с известными и неизвестными спутниками, с катастрофами и удачами, с чрезвычайно хладнокровным отношением к собственной легенде, о которой он, думаю, всегда знал. Еще я слышал, что хороших людей, оказавшихся рядом с ним, Туманов каким-то образом “заражает” своими талантами — в том числе душевными. Впрочем, охотно подтверждаю это, поскольку знаком с его — ладно, употребим это слово в его прямом, не “процессуальном” значении — подельником — Михаилом Алексеевым, одним из персонажей книги, в названии которой ключевым словом все-таки является, на мой взгляд, слово “мечта”.

А сидели бы мы с друзьями за столом и рассказывал бы я им о книжных новинках, так и хватил бы: “Знайте, друзья мои, у нас есть свой Индиана Джонс. И он написал отличную мужскую книжку”.

Т. Г. Щедрина. “Я пишу как эхо другого…” Очерки интеллектуальной биографии Густава Шпета. М., “Прогресс-Традиция”, 2004, 416 стр.

Об этом исследовании надо говорить особо, тем более что книга, в отличие от предыдущей, требует — в чтении — специальной подготовки. Рекомендуя ее всем, кого волнуют адепты и суть русской философско-эстетической мысли, скажу, что написана она человеком, преданность которого своему герою — поистине феноменальна. Думаю, что именно на ней — молодой дальневосточной исследовательнице Татьяне Геннадиевне Щедриной — и держится во многом все напряжение работы над наследием Шпета. Для написания настоящей книги были проведены соответствующие изыскания в государственных и ведомственных хранениях, а также использованы материалы семейного архива знаменитого мыслителя (письма, записные книжки, неопубликованные рукописи), находящиеся у его дочери Марины Шторх и внучки Елены Пастернак.

Друзья, собеседники, смыслы, значения, разговоры. Балтрушайтис, Гуссерль, Шестов, Шпенглер…

Книга богато иллюстрирована и инструментована: ее драматургическую пульсацию обеспечивает, в частности, продуманно “сбалансированная” композиция, включающая в себя и такие немаловажные опознавательные знаки, как точно выбранные эпиграфы. Вот — один из них, к главе “Шпет в русской философской сфере разговора”, принадлежащий Федору Степуну: “В противоположность немецкой философии XIX века, русская мысль представляет собой не цикл замкнутых систем, а цепь вот уже целое столетие не прерывающихся разговоров, причем разговоров, в сущности, все на одну и ту же тему”…

См. также: Шпет Густав. “Я пишу как эхо Другого…” Письма к жене. Публикация, подготовка текста и примечания М. Г. Шторх и Т. Г. Щедриной. — “Новый мир”, 2004, № 1.

Альманах “Библиофилы России”. Т. 1. М., ООО “Издательский дом „Любимая Россия””, 2004, 560 стр.

Отличный, что называется, подарок российским библиофилам. Этот альманах в переплете напомнил мне те времена, когда еще выходили приснопамятные “Встречи с прошлым”. Они издавались не менее элегантно.

Главный редактор и составитель, известный библиограф Артур Толстяков (кстати, бывший научный редактор семи выпусков сборника “Библиофил”, 1999 — 2003), тщательно продумал аппарат издания.

Он весьма разнообразен: от личных библиотек (тут интересное сообщение о библиотеке Анны Ахматовой), портретов библиофилов и автографов — до собственно научных публикаций. Упомяну воспоминания А. Решетова о Велимире Хлебникове и сообщение “Устный Шкловский” (по записям В. А. Лифшица и И. Н. Кичановой). Есть и “Литературный архив”, и “Книжный развал”, и даже обзор интересных выставок. Трогательно, что редакция снабдила справки о своих авторах — в конце книги — их фотопортретами. Читателю этого сборника будет еще и видно, с кем он имеет дело.

На днях вышел и второй том альманаха.

u/

+1

Джим Моррисон. Пленка полдень. Перевод с английского А. Безуглова, А. Грызуновой, К. С. Фарая, М. Немцова. М., “ЭКСМО”, 2004, 478 стр. (“Конец света”).

Ужасно нравится мне эта “ультракультурная” серия. В последние времена прикупил себе и Джона Леннона, и Заппу, и Леонарда Коэна, и Дилана. Кстати, не помните ли, фамилия Леонарда через “е” или “э” пишется? Вот-вот. Перед нами огромное собрание стихотворных текстов основателя и лидера легендарной рок-команды “Doors”. Целый пласт культуры!10 Среди переводчиков — авторитетные имена вроде Максима Немцова. Все хорошо, кроме одного: такие штуки, на мой непросвещенный взгляд, как-то особенно требуют билингвы. И кегль можно уменьшить, и воздух ужать. Ведь так и интереснее, и, простите меня, честнее! Извините, конечно, но для меня тут открылась пока лишь одна дверная створка.

Кстати, по моим сведениям, серии настал “конец света”. Похоже, Моррисон был последним. Если так, очень жаль.

1 М., 1990 (“Библиотека „Огонька””).

2 Кстати, очевидно, следователю из КГБ стихи Ю. К. нравились: в раннеперестроечные годы — оказавшись в Европе — он даже пытался искать встречи со своим “подопечным”.

3 Послесловие к книге Юрия Кублановского “С последним солнцем” (Paris, “La Press Libre”, 1983).

4 Поэтические томики издательства “Время”, безусловно, отмечены оформительским изяществом, часть которого — воля автора (вспомню тут недавнюю книгу Григория Кружкова “Гостья”). Кублановский в многостраничном “Дольше календаря”, очевидно, впервые взял макет в свои руки: от подбора фотографий и выверенности строгих подписей к ним до такой, казалось бы, малости, как увеличение воздуха между именем-фамилией и словами названия.

5 О которой Кублановский в прошлом году еще и думать не мог, публично говорил даже, что после такого вот полного собрания совершенно не представляет себя — дальше — пишущим стихи.

6 “Эхо Москвы”, 2003, 20 апреля. Передача “Говорим по-русски” (ведущие К. Ларина и О. Северская).

7 Глоцер Владимир. Он “Великий умывальник, Знаменитый Мойдодыр”. — В сб.: “Жизнь и творчество Корнея Чуковского”. М., “Детская литература”, 1978. Составитель Валентин Берестов.

8 Нет, все-таки названный — как “Владимир Ж.”.

9 “Учитель и ученик”, “Полемика о евреях и русской литературе”, “Разные уроки юбилея Шевченко” и “Снова Лондон”.

10 Читал я тут недавно в Интернете об интересе и наших поэтов к Моррисону. Генриха Сапгира, к примеру.

ТЕАТРАЛЬНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ ПАВЛА РУДНЕВА

“Лес” Александра Островского. Московский Художественный театр

им. А. П. Чехова. Режиссер Кирилл Серебренников. Премьера 23 декабря 2004 года

Пафосное посвящение cоветскому театру и режиссеру Всеволоду Мейерхольду, обозначенное в рекламной продукции мхатовской премьеры, — едва ли жест сколь-нибудь серьезный. Не подношениями, не гекатомбами, не плетением венков в память эпохи заняты создатели спектакля, но бесцеремонным и жестоким забиванием гвоздей в гробовые доски — уходи, легенда, уходи, отлетай, навязчивый призрак, да поскорей. Вооружившись памятью о советском театре, МХТ устраивает очередные (к великому сожалению, не последние) похороны советского стиля жизни — так было бы сказать вернее.

Кирилл Серебренников, режиссер без отраслевого образования, лидер нового театра и яростный отрицатель старого, начавший карьеру с чистого листа, не имеющий преемственности и “рукопожатий” с великими, варвар-первооткрыватель, дикарь-самородок, — он, разумеется, никакого образа советского театра в личной культурной памяти не носит. Кирилл едва ли мог столичный советский театр знать по возрасту и по своему провинциальному прошлому и в книги театроведческие не вгрызался, ибо, по собственному признанию, испытывает аллергию на книжную пыль. Посвящая собственный продукт советскому театру, режиссер всего лишь выстраивает личные отношения с призрачным мифом всеобщей культурной памяти.