Черные розы - Саманта Кристи

но видеть, как он плачет, видеть, как слезы сочувствия и сожаления текут по его щекам и капают на джинсы, – это совсем другое. И мне больно на это смотреть. И тут внезапно – словно меня ударили по голове – я осознаю, что не хочу делать ничего, что могло бы его опечалить.

Мы встречаемся взглядами, и эмоции вскипают между нами. Внезапно мы одновременно тянемся друг к другу, встаем на колени и обнимаемся. И плачем. Я проливаю слезы, накопившиеся у меня за пять лет. Мейсон плачет от боли за меня. Он плачет вместе со мной. И, как это ни странно, эта минута становится одной из лучших в моей жизни.

Через несколько минут – а может, часов, я потеряла счет времени – Мейсон опускает нас на постель, и я устраиваюсь у него на плече. Я провожу рукой по его груди.

Он делает резкий вздох, словно я причинила ему боль.

– Все хорошо? – запинаясь, спрашиваю я охрипшим от слез голосом.

– Все хорошо как никогда. И даже линия обороны не оттащит меня от тебя, милая.

Он целует меня в волосы:

– Расскажешь мне про нее?

Я киваю ему в плечо:

– Я знаю, что могла бы ее оставить. У меня перед глазами был пример Бэйлор. Я помогала Бэйлор это сделать. Но она любила отца своего ребенка. А я даже не знала, кто он. Он был лишь одним из безымянных лиц в моих снах. Я знала, что не могу остаться в Коннектикуте или где-то поблизости. Я не могла там жить, зная, что могу наткнуться на одного из тех парней и даже не узнать об этом. А что, если бы они узнали меня? Насмехались бы надо мной? Делали бы мне гнусные предложения? Я была не в состоянии растить ребенка одна – или даже с Чарли. И не думай, что она не предлагала! Но я боялась, что ребенок станет постоянным напоминанием о случившемся. Я не хотела смотреть на свою дочь так, словно она – результат какого-то ужасного события. Я хотела, чтобы у нее было двое любящих родителей, а не мама-подросток с неприглядным прошлым.

То, как поднимается и опускается грудь Мейсона при каждом его дыхании, успокаивает меня.

– Теперь ты знаешь, почему я не праздную свой день рождения, – говорю я. – Я не умерла той ужасной ночью в августе, когда меня изнасиловали. Я умерла в свой семнадцатый день рождения. В день, когда я отказалась от своей дочери.

Мейсон пытается дышать ровно, глубоко вздыхая в мои волосы. В мои все еще вонючие, потные волосы. Он методично водит большим пальцем по костяшкам моих пальцев, и это придает мне смелость сказать то, что я уже давно чувствовала:

– По иронии, в мой двадцать второй день рождения – в день, когда моей дочери исполнилось пять лет, – ты вернул меня к жизни.

– Пайпер! – Он выдыхает мое имя как молитву. Он поднимает меня за подбородок, и мои опухшие, покрасневшие глаза встречают его взгляд. – Почему ты решила, что я тебя возненавижу?

Я пожимаю плечами:

– Потому что у тебя есть дочь. Потому что ты мог бы от нее отвернуться. Ты мог бы от нее отказаться, но ты этого не сделал. Как ты можешь быть с кем-то, кто так поступил?

Он тихонько фыркает носом, выпуская воздух.

– Ты правда так думаешь? Потому что ты глубоко ошибаешься. То, что ты сделала, – это самое прекрасное и бескорыстное проявление любви, милая. Ты отдала кусочек себя, чтобы у твоей дочери появился шанс на прекрасную, счастливую жизнь. Это самый драгоценный подарок. Как я могу тебя за это возненавидеть? Наоборот, я думаю, что не смогу любить тебя сильнее, чем люблю в эту минуту.

Не находя слов, я крепко сжимаю его грудь. Он делает еще один болезненный вдох, и я бросаю на него вопросительный взгляд:

– Ты получил травму?

– Не совсем, – отвечает он.

– Что значит «не совсем»? Ты все время морщишься, когда я к тебе прикасаюсь вот тут.

Я намеренно прижимаю руку к его груди – к ребрам возле правой руки.

Мейсон бледнеет, и это тревожит меня еще сильнее. Я сажусь на постели и берусь за край его рубашки. Потом смотрю на него, взглядом прося разрешения, он кивает и садится на пятки. Я медленно приподнимаю рубашку, ожидая увидеть ссадины и синяки от футбола.

Но от того, что я вижу вместо этого, у меня на глаза опять наворачиваются слезы. Боюсь, что теперь, когда плотину прорвало, они никогда не закончатся. И прямо сейчас я не в силах остановить этот бурный поток.

Там, на покрасневшей, болезненной коже, выгравировано всего одно слово.

Роксана.

Глава 28. Мейсон

– Но как? – спрашивает она, осторожно проводя пальцем по покрасневшим краям татуировки.

Я непринужденно пожимаю плечами:

– У меня было много времени в запасе, пока я ждал самолет. Я бы сделал твое настоящее имя, но знаю, что ты предпочитаешь оставаться анонимной.

Пайпер поднимает на меня окаймленные слезами глаза.

– Ты правильно написал имя!

– Ну конечно, – улыбаюсь я. – Как я мог ошибиться после того, как ты так долго сокрушалась, что его неправильно написали в фильме?

Я подмигиваю ей, и ее лицо смягчается в легкой улыбке. Это первый знак надежды, который я от нее получил. Не считая того, что она доверилась мне и рассказала свою историю.

Она уже столь многого достигла, интересно, что произойдет, если я подтолкну ее к большему? Я отвожу назад ее волосы, открывая татуировку в виде розы.

– Расскажешь мне о своей татуировке? – прошу я. – И об этом? – Я дотрагиваюсь до ее браслета.

Пайпер опускает взгляд на бутон розы из переплетенных полосок кожи у себя на запястье, и я практически вижу, как в ее голове проносятся воспоминания.

– Чарли подарила мне этот браслет в день, когда родилась моя дочь. Не считая моих родителей, она была единственным человеком, который знал, где я нахожусь. Все остальные – даже мои сестры – думали, что я провожу весенний семестр десятого класса за границей. Но на самом деле я поехала в одно местечко, которое родители нашли для меня на севере штата Нью-Йорк. Это была ферма, на которую пожилая пара принимала девушек вроде меня – беременных девочек-подростков, которые хотели скрыться от мира. Я помогала им с работой на ферме и готовкой, а они позволили мне там пожить. Когда я приехала, там были еще две девушки. Одна уехала через несколько недель, другая –