Зимние солдаты - Игорь Зотиков

Когда я взял отпуск и переехал на дачу, первые дни я не мог работать, а просто наслаждался, впитывал в одиночестве в себя все, что было в этом удивительном месте. Я ходил по комнатам, рассматривал детали их убранства, листал и начинал читать с середины книги, опять ходил, думал среди тишины, гулял не спеша по пустынным, но расчищенным дорожкам большого участка.

Если гость приходил к обеду – Анна Алексеевна приглашала к столу. «Я всегда могу накормить всех», – с гордостью говорила она… Анна Алексеевна сидела у противоположной узкой, торцевой стороны стола, ближайшей к двери в холл. Оттуда ей было удобнее, если надо, ходить, никого не беспокоя, на кухню. Но обычно все у нее было под рукой: тарелки, ложки-вилки, кастрюли и сковорода с горячими блюдами на деревянных подставках на столе и передвижном столике на колесиках по левую ее руку. Она зорко следила за тем, чтобы никто не был обделен, и подкладывала, когда надо, добавки или меняла блюда, которые передавались сидящими за столом от одного к другому. Гостя Петр Леонидович обычно сажал рядом с собой с правой стороны, давал ему время немножко подкрепиться и освоиться, а потом задавал свой первый вопрос: «Ну, что нового?» Вопрос был очень общо поставлен, наверное, с умыслом, чтобы каждый мог рассказать что-то интересное или из общих новостей, или из своих рабочих дел, или вообще поделиться мыслями. И Петр Леонидович всегда слушал ответ-рассказ, не перебивая, внимательно. И еще один вопрос часто задавался гостю: «А какой хороший анекдот вы последнее время слышали?» Хозяин стола любил слушать анекдоты, сам их знал много и с удовольствием рассказывал.

Анна Алексеевна и разговоры у камина

Почти обязательным участником обедов была старинная приятельница Анны Алексеевны и Петра Леонидовича – Людмила Ильинична Толстая, вдова писателя Алексея Толстого. Ее дача располагалась в пяти минутах ходьбы от дачи Капицы, и она частенько засиживалась здесь допоздна.

В столовой во время завтрака, обеда и ужина Анна Алексеевна всегда сидела у стола ближе всех к выходу. Справа и слева от нее, в стороне от трех окон, комната имеет как бы «карманы», раздается в ширину. С одной стороны – справа и чуть сзади – камин из белого кирпича, украшенный несколькими изразцами. Рядом белая стена дымохода, расписанная большими яркими диковинными цветами и птицами. Красное, зеленое и золотое на белом фоне, только цвета уже не приглушенные, а яркие. Против камина – большое широкое и высокое мягкое кресло, обитое коричнево-красным толстым материалом, рядом столик с журналами и книгами, настольная лампа. Это кресло хозяина дома.

Но, конечно, картина была бы не полной, если не сказать о собаках. Всегда по вечерам у ног Петра Леонидовича лежал серый дворовый пес, который днем сидел на цепи в будке, – Полкан.

Это был очень старый, хоть и крепкий пес. Чрезвычайно добрый к людям, он не терпел ничего живого в округе, что было бы сравнимо с ним по силе или слабее его. Поэтому днем, когда поблизости гуляли со своими собаками хозяева других дач, Полкан сидел на цепи у своей конуры. Но к вечеру мы спускали Полкана с цепи, и он пулей радостно убегал куда-то и лишь через полчаса-час возвращался, просился домой, чтобы блаженно полежать на полу у огня.

Отдых у камина и разговоры начинались обычно с шести-семи и иногда были очень серьезны.

– Петр Леонидович, если у вас есть настроение, расскажите о времени вашего возвращения из Англии, – попросил я однажды.

И Петр Леонидович принялся вспоминать:

– Дело было в тридцать четвертом году, я приехал в СССР, и через некоторое время мне просто сказали, чтобы я сдал свой международный паспорт и получил обычный, гражданский. «Как же я его сдам, я же приехал из Англии на машине и собираюсь туда обратно?» – «Обратно вам лучше не ехать, – сказали мне. – Вы очень нужны сейчас здесь, в стране». – «Но у меня в Англии дети!» – «За детьми поедет ваша жена. Она тоже умеет управлять машиной».

– До Англии я добиралась на пароходе, – вмешивается в разговор Анна Алексеевна. – В Лондоне, когда я была уже одна, случилась неприятность. Машина заглохла в самом центре движения, даже полиция не смогла ее завести. Правда, через некоторое время она таки завелась.

– Да, так вот, Игорь, – продолжал Петр Леонидович, глядя в потухший камин. – Встречать жену и детей я поехал на границу сам, но чтобы со мной ничего не случилось, ко мне приставили человека. Его звали Леопольд Ольберт. Его назначили моим заместителем. Перед этим он тоже был заместителем у Вавилова в Оптическом институте. Только через некоторое время мне удалось-таки от него отделаться… Однако после смерти Берии, когда перетрясали органы, он, по-видимому, остался без работы и просился ко мне в институт, но я его не взял, и он очень обиделся. Аня, расскажи, как ты его обезоружила, – внезапно оживляется Петр Леонидович.

– Да, я его обезоружила, – вспыхнув, как девушка, радостно сообщает Анна Алексеевна, вытирая стол после ужина. – Мы уже подъезжали к Москве, после того как Петя встретил меня в Негорелом. Мы с Петей сидели в одном купе с Ольбертом. «Да, Анна Алексеевна, – говорил он, – я поехал с Петром Леонидовичем, чтобы не дать злоумышленникам увезти его за границу, если бы они захотели это сделать». – «А как бы вы смогли их задержать?» – «Очень просто, с помощью оружия», – ответил Ольберт улыбаясь. – «Значит, у вас есть оружие?» – «Конечно», – ответил Ольберт. «И сейчас есть?» – «И сейчас…» – «Не может быть, покажите». Ольберт достал револьвер. – «Так он же не заряжен, дайте-ка я посмотрю. Так люблю оружие. – Револьвер оказался в моих руках. – Ну а теперь не шевелитесь, я вас арестовываю».

Вы бы видели его лицо, Игорь, когда я сказала, что мне надоело держать его под арестом и сейчас я просто выброшу револьвер в окно. Как он умолял меня, став вдруг другим человеком… Это Петя его пожалел, сказал: «Отдай ему «игрушку»…

Лубянка и переписка со Сталиным

– А вы знаете, Игорь, что в тридцать седьмом – тридцать восьмом годах в моем институте был арестован только один человек, – вдруг начал вспоминать Петр Леонидович. – И это был Ландау. В тот же день я написал письмо Сталину, где просил его дать указание куда надо, чтобы к делу Ландау отнеслись «повнимательнее». Писал о том, что утрата Ландау – большая потеря для науки и что мне трудно поверить в нечестность Ландау. На письмо ответа не было. Прошел почти год, я в это время открыл явление сверхтекучести и решил, что есть хороший повод вновь попытаться освободить Ландау. Я написал письмо Молотову, где сообщил, что открыл новое важное физическое явление, но что единственным человеком, который сможет его по-настоящему теоретически объяснить, является Ландау»…