Избранные произведения писателей Юго-Восточной Азии - Мо Инья

— Похоже, здесь все сумасшедшие, — процедил он, оставшись со мной.

Но я, который не терял чувства юмора, ответил ему:

— Нет. Здесь ярмарочный балаган, а все вы — шуты.

— А к кому ты себя причисляешь?

— О, — разъяснил я, — мне выпала радость зрителя, проникшего в зал без билета.

…Под конец они все-таки втащили меня за канат, отделявший место фарса от зала. В этот день шеф вступил в контору, подобно злому року, преследующему смертных. Его брови были сдвинуты, а взгляд метал в меня огненные стрелы. Мой образ бурлил у него в сердце, точной английская соль в животе. Ах, как я ликовал!

Когда он подозвал меня к своему столу, у него на лице появилась брезгливая гримаса, как у супруга, которому жена подала прокисший ужин.

— Я давно хотел поговорить с вами, — заявил шеф. — По вашей улыбке я замечаю, что вы питаете ко мне отвращение. Это прискорбно. Мы дети свободной нации, и в нашу демократическую эпоху с ее динамически интеллектуальным мировоззрением подобные пережитки нетерпимы.

До чего же забавно было все это слышать!

— Давайте же поговорим друг с другом как мыслящие существа! — снова воззвал начальник. — Я сказал, как мыслящие существа, а не как бечаки{Бечак — велорикша.} в трактире!

и тоном сыщика он обратился ко мне будто к воришке:

— Что же заставляет вас ненавидеть меня?

Отроду я так не веселился! Я ведь клерк, существо подначальное, а потому я вынужден был ответить:

— Это недоразумение! — А чтоб не остаться непонятым, добавил на его языке: — Вероятно, нам, поклонникам индивидуализма, все еще не хватает критицизма, совершенно так же, как нашему философскому индетерминизму — синтетического динамизма.

Он сдвинул брови, словно Бах при звуках собственной фуги.

— Каких философских взглядов вы придерживаетесь? Идеализма? Материализма?

Я скромно ответил, стараясь попасть ему в тон:

— Моя философия — юморизм.

Шеф вдруг усмехнулся надменно и презрительно, напомнив мне важную чиновницу, вставившую вчера коронку назло гостье с золотой челюстью.

— Где можно приобрести книги об этой философской системе?

— Ах, право, такой книги еще нет! — вырвалось у меня со смехом, который уже не вмещался в моем животе.

Вздрогнув, он уставился на меня.

— Коли так, — прогремел он голосом святого, обличающего порок, — для меня вы — пустышка! Мы не можем продолжать обмен мнениями. Я не желаю спорить с простейшим организмом. Ступайте! — и начальственным жестом указал на мой угол, совсем как полицейский — на обочину проштрафившемуся шоферу.

С тех пор он наливался зеленью при виде моей физиономии, не меньше чем обжора при виде касторки. Какой это был подарок! Этак с неделю он даже не здоровался со мной, а в понедельник я узнал, что начальнику пришлось срочно взять отпуск, чтобы поправить здоровье.

«Не иначе, мне поручат заменить шефа», — думал я, отправляясь по вызову в директорский кабинет.

Вы никогда не догадаетесь, что я услышал!

— Господин Састра, с завтрашнего дня вы работаете в другой конторе, — обратился ко мне директор. — Перевод я оформлю позже.

— Почему? В чем дело? — воскликнул я.

— По причине вашего шутовского поведения. Вы здесь всем порядком надоели!..

Перевод с индонезийского Е. Владимировой и В. Сикорского

МАЛАЙЗИЯ

Вэй Юнь

Среди писателей Малайзии и Сингапура старшего поколения, пишущих на китайском языке, вряд ли можно назвать автора более популярного, чем Вэй Юнь. Он пришел в литературу еще перед второй мировой войной, и с тех пор его имя значится в числе наиболее широко читаемых писателей этих стран.

Вэй Юнь (настоящее имя Цюй Вэньчжуан) родился в 1911 году в Гонконге, учился в кантонском Училище изящных искусств. Когда началась антияпонская война в Китае, стал солдатом. Потом судьба забросила его в страны Южных Морей, то есть в Юго-Восточную Азию. За долгие годы странствий он побывал почти во всех государствах этого района мира, но большую часть своей жизни провел в Сингапуре и Малайзии. В настоящее врел я живет в Куала-Лумпуре. Во время своих скитаний Вэй Юнь был солдатом, рыбаком, матросом, мелким торговцем, учителем, клерком и т. д. Богатая событиями жизнь нашла отражение в его произведениях.

В конце 30-х годов Вчй Юнь публикует одно из первых своих произведений — «Краткая история антигероя». За ним последовал получивший широкую известность рассказ «Бесенок Суньсань» и другие произведения. Однако настоящее признание и популярность пришли к писателю после войны, когда увидели свет его роман «На мелководье» (1960), сборники рассказов «Сумерки в Вороньей гавани» (1956), «Старая земля» (1959), «Весенний лед» (1971), повести «Думы о возвращении» (1958), «В зарослях терновника» (1961).

Роман «На мелководье» явился важной вехой в развитии малайзийской и сингапурской прозы, поскольку он затронул многие серьезные проблемы, не поднимавшиеся ранее в литературе Сингапура и Малайзии на китайском языке.

Творчество Вэй Юня отличает большое тематическое и сюжетное разнообразие. Для него характерен ярко выраженный национальный колорит. С большим мастерством писатель изображает кампонги Малайзии, шумные улицы Сингапура, далекие острова Индонезии. Многочисленны и разнообразны его герои: малайские рыбаки, китайские земледельцы и ремесленники, индийские торговцы и т. д. Вэй Юнь умеет создать психологически точные портреты людей из самых разных слоев общества.

Вэй Юнь — реалист, однако его творчеству присущи и романтические черты, что отражается в сюжетах и характерах героев. Этим он напоминает Д. Конрада и А. Грина. Автор любит драматические ситуации, сложные сюжетные коллизии, героев с необычной, часто трагедийной судьбой. Однако писатель не избегает острых социальных проблем, о чем, в частности, свидетельствует его роман «На мелководье», повествующий о сложных процессах, происходящих в местном обществе. Во многих рассказах Вэй Юнь выступает как тонкий сатирик, способный зло высмеять общественные недостатки.

Д. Воскресенский

Сумерки в Вороньей гавани

Череда гниющих стволов кокосовых пальм, казавшаяся бесконечной, все же закончилась. В холодном тусклом свете только что народившегося месяца песчаный берег казался мертвенно-белым. У самой кромки покачивались какие-то черные предметы. Старый, многоопытный рыбак Хоцзинь вздохнул с облегчением. Он понял, что добрался до гавани, над которой недавно пронеслась буря с грозой, что на воде качаются листья засохших пальм и доски, сорванные с корабля, не достроенного японской компанией Мицубиси.

Из заросших густым волосом ноздрей Хоцзиня вырвался какой-то звук, его впалые губы зашевелились. Чувствуя, что сердце бьется все чаще, он стал быстрее работать ногами. У него с молодых лет в радостные минуты — когда он выпивал в городке лишний глоток «желтого зелья» или выигрывал в кости — начинало усиленно биться сердце и во рту, теперь уже беззубом, сама собой рождалась мелодия.

«А-а-а… И за что же ославили люди меня…» — затянул он южнофуцзяньскую народную песенку.

Молодой месяц висел над самым краем темно-синего моря, над кокосовыми пальмами, и в лунном свете их верхушки напоминали человеческие головы с растрепанными волосами. Этой осенней тропической ночью казалось, что лучи луны проникают прямо в душу Хоцзиня. Он зашагал неуклюжей, подпрыгивающей походкой, издали напоминая белую цаплю.

Вот уже который десяток лет жизнь старого рыбака медленно ползла под стук чашек с «желтым зельем», изготовленным из плохо очищенного спирта, под азартные выкрики «Четверка! Пятерка! Шестерка, моя взяла», под рокот волн Индийского океана и плеск воды о бамбуковые стенки келонгов…{Яньван — в китайской мифологии владыка ада.}

Да, если Яньван{Келонг — сделанные из бамбука загоны для рыб, расставляемые на прибрежных отмелях.} решит, что ты должен умереть в третью стражу, до пятой тебе не дожить.

Вот уже больше тридцати лет провел рыбак в этих чужих для него местах, клочковатые волосы на его плешивой голове давно поседели. Не раз бывал он на краю гибели и потому приучился по-философски относиться к проблемам жизни и смерти.

Всякий раз, когда собеседники ругали японских чертей, Хоцзиню становилось немного не по себе. Правда, японцы высекли его и угнали его единственный сампан, а самого заставили работать на катере, принадлежавшем «Рыболовному объединению Кавада». Но ведь не явись сюда японцы, эта девчонка Ачжу разве стала бы жить с таким, как он? Ему вспомнилось, как десять лет назад тайванец-надсмотрщик столкнул в море отца этой чернавки только за то, что тот продал на сторону несколько цзиней хозяйской рыбы, а ее старшего брата японцы угнали строить сиамско-бирманскую железную дорогу. Кто бы мог подумать, что с тех пор жизнь у него, Хоцзиня, пойдет совсем по-другому, что ему удастся меньше чем за пять тысяч оккупационных бонов откупить девчонку и ввести ее в свой дом с соблюдением положенного ритуала…