В тот день… - Симона Вилар

И к ключнице обратился:

– Согласен, душа моя. Угощай, а то и впрямь маковой росинки еще во рту не было.

Это оказалось даже кстати. За стол все садились молчаливые, помянули Голицу, выпили за ее душу. Добрыня говорил, что отпоют челядинку как полагается, добавив, что скрывать, кто на нее покусился, смысла нет. А то слишком часто гибнут люди у них на дворище – то конь затоптал одного, то парнишка свалился с городни. Так что пусть не скрывают злой умысел горничной. Без тайн надо обойтись, чтобы людям понятно было.

– Все ты правильно рассудил, Добрыня, – молвила сидевшая по правую руку от воеводы Мирина. – Горько мне, что такую змею, как Загорка, на груди пригрела, ну да что поделаешь.

Она промокнула глаза синим, как и ее дивные очи, покрывалом. Добрыня поглядывал на молодую вдову с удовольствием. Любы ему были такие красавицы. А кому же не любы? И он глаз не мог отвести от Мирины-древлянки, смотрел на нее, даже когда сдувал пену с пива, какое Яра подала ему в чаше. Отпил и похвалил питье.

Вышебор, которого к трапезе Моисей стащил с верхнего поверха, тоже хвалил пиво.

– Ради тебя ключница наша постаралась, воевода. А я вот сколько ни просил, не давала мне хмельного глотнуть.

Озар тоже с удовольствием пил имевшее приятный дрожжевой привкус пиво, густое и темное. С хмелем – он это вскоре почувствовал, когда в голове зашумело. А уж Вышебора как развезло! Битвы былые стал вспоминать, слезу пустил. Как будто уже к столу выпивший явился. И дворовые как-то странно на старшего Колояровича поглядывают. Словно бы с тревогой. С чего бы это?

– Ты бы еще нас чаркой обнесла, Яра, – требовал Вышебор. – Вон волхва нашего ты потчуешь, как своего милого избранника, а мне лишь плеснула немного. Подлей, говорю!

Шумный Вышебор заметно раздражал Добрыню. Воевода поднялся, поблагодарил за угощение и направился к крыльцу. Мирина, как хозяйка, пошла его проводить. Они спустились по ступенькам, но задержались внизу, разговорились. Озар невольно прислушался и, не утерпев, подошел к перилам гульбища, под которыми те двое стояли, посторонившись с крыльца, когда челядинки стали уносить посуду.

Волхва, находившегося на гульбище выше их, Добрыня с Мириной не заметили. Купчиха сперва жаловалась, что дворни у них осталось совсем мало, надо бы новых людей взять. Но Добрыня отказал: дескать, пока Озар не скажет свое слово, никого из чужих в дом кликать не следует. Это обидело Мирину. Стояла, поджав губки, сетовать начала, что из-за присутствия чужака они вынуждены обходиться меньшим числом прислуги, чем ей положено как купчихе. Уж она бы завела тут иные порядки, набрала бы прислуги, все бы у нее как шелковые были. Добрыню ее речи развеселили. Ему и коня уже подвели, а он вернулся к Мирине, взял ее руки в свои, ласково говорил, что пусть потерпит немножко. И вообще ей сейчас поберечься надо, а не в хлопоты уходить, пусть думает о рождении ребеночка. Это для каждой бабы важно. Ну а как разродится она и снова в силу войдет, так ей в мужья выберут добра молодца не из последних.

– А разве я сама не смогу выбирать? – спросила Мирина, но не с тревогой, а скорее игриво. – Я стою госпожой над немалым хозяйством, и если справлюсь с делами, то никто мне не нужен будет.

Добрыня подмигнул ей:

– Али с Радко-раскрасавчиком думаешь сойтись? Забудь. Он тебе родня, вам это не положено. К тому же Радомил парень толковый, может, я его в свою дружину покличу. Помнится, стрелком он был не из последних. Вот поупражняет немного руку – и в дружину. Ну а тебе, как бы ты ни хорохорилась, сам князь выбирать суженого будет. Чтобы такая богачка нарочитая да собой пригожая не подошла кому-то из его молодцев? А будешь себя блюсти и доброй славой покроешь, то, может, кто из его бояр мужем тебе станет. Неужто откажешься, если сам Владимир Красно Солнышко к тебе сватом заявится для кого-то из самых именитых своих витязей?

Мирина заулыбалась, поводила плечами, словно в пляс душа ее рвалась. Но следующие слова воеводы ее озадачили.

– Ты только проследи, чтобы дурная слава о твоем дворище и о тебе самой не пошла. А то уже всякое о Колояровичах в Киеве болтают. Тень темную на вашу честь бросают.

– Да кто смеет! – возмутилась Мирина.

– А вот и смеют. Убийца в вашем доме обитает. И Озару еще следует разобраться, кто из ваших мог заколоть Дольму при всем честном народе.

– А точно ли из наших, Добрыня? – уперла руки в бока Мирина. – Это Озару сказали, что ближники Дольмы могли такое сотворить, вот он и донимает моих людей. Но если не наши? Если кто из его волхвов учинил зло? Им христианин Дольма был как кость в горле.

– Увы, красавица, волхвы этого сделать не могли, – покачал головой Добрыня. – Мы их еще до крещения изловили всех, в укромном месте держим.

И снова идти к коню хотел, однако Мирина удержала его за рукав:

– Вот послушай меня, воевода. Это ты просто тешишь себя мыслью, что всех волхвов изловили. И пусть верно то, что служителей с капищ похватали люди князя, но как же быть с теми, кто успел скрыться? Слыхала я, что незадолго до того, как киевлян повели к Почайне, кто-то сразил стрелой христианского священника прямо на судне в гавани Притыка. А ведь Притыку хорошо охраняют. И все же нашелся стрелок-убийца. К слову, я даже имя того христианского священника помню – Нифонт. Знала я его, добрый такой был, улыбчивый. Дольма его как-то приводил сюда, и челяди нашей он понравился. Может, если бы не его речи приветливые, то наши люди и не с такой охотой пошли бы в тот день на обряд. Так кто же такого доброго и радушного Нифонта мог поразить стрелой? Не иначе как кто-то из волховских приспешников. Вот и Дольму они могли погубить.

– И кто же из волхвов был в тот день в Почайне?

– Да мало ли кто! Народу вон сколько было.

Тут с гульбища стало доноситься разудалое громкое пение захмелевшего Вышебора. Мирина поморщилась и, подняв голову, увидела стоявшего над ними Озара.

– Подслушиваешь, ведун?

– Я тут для того и приставлен, чтобы за всем наблюдать, все знать и примечать.

– Ох и надоел же ты! – топнула ножкой красавица. И к Добрыне: – Когда уже твой доглядник от нас съедет? Извелись мы с ним.

– Так уж и извелись, – вставляя ногу в стремя, отозвался Добрыня.