Бабуин мадам Блаватской - Питер Вашингтон

Не будучи никогда сам учеником Гурджиева и обладая весьма сильным характером, Райт восхищался им как Учителем. Он описывал его в своих воспоминаниях как "величайшего человека в мире"[310]. То же мнение высказывает в своих мемуарах о Кэтрин Мансфилд его жена. Во время Второй мировой войны Талиесин стал убежищем для Гартманнов, Ноттов и других изгнанников, но, хотя Гурджиев и пересекал Атлантику, чтобы оказаться там, трудно представить его постоянным обитателем этого американского городка. Кроме того, что выходец из дикого захолустья стал теперь абсолютно столичным денди, пришлось бы считаться и с присутствием самого Райта. Вряд ли два таких "ужасных чудовища" смогли ужиться, несмотря на взаимное расположение.

Но даже если бы Гурджиев и захотел пойти на это, визиты в Соединенные Штаты пришлось временно прекратить из-за серии скандалов, связанных с "пациентками". Он снова взялся за целительство, чтобы пополнить свои доходы. Его пациенткой стала женщина на шестом десятке лет, предположительно алкоголичка, доктор которой запретил ей пить. Вопреки этим предписаниям, Гурджиев рекомендовал ей ежедневно умеренную дозу спиртного, основываясь на том, что у нее не было алкогольной зависимости, но она нуждалась в некоторой дозе алкоголя для поддержания своего химического баланса. Он велел ей следовать его указаниям, сохраняя тайну. Так она и поступала, создавая видимость улучшения, пока один из ее друзей не сообщил ее врачу об альтернативном лечении. Возмущенный врач убедил ее, что Гурджиев шарлатан, и совершенно лишил ее алкоголя. Вскоре после этого она умерла — никто так и не смог объяснить причину ее смерти.

Вторая пациентка, к счастью, пережила его лечение, хотя и порицала Гурджиева за то, что вовлек ее в неприятности с докторами; третья была не настолько удачлива и покончила с собой. Возможно, Гурджиев и в самом деле давал им полезные советы, но не давал себе труда предотвратить возможный конфликт с докторами. Его скандальная репутация способствовала тем, кто хотел обвинить его в этой смерти, и власти приняли обвинения очень серьезно. На короткий срок его заключили в Эллис-Айленд как иностранца, чье присутствие в стране нежелательно, а затем он вынужден был покинуть страну. Вернуться в Соединенные Штаты ему пришлось только после войны[311].

Будучи изгнан из Америки, он некоторое время подумывал о возвращении в СССР. Советские власти намекали на такую возможность, но, очевидно, ему пришлось бы отречься от своего учения, а еще вероятнее, оказаться в Сибири или даже быть приговоренным к расстрелу. Легко представить, как Гурджиева влекли такие опасности, но, очевидно, даже он понял, что козыри далеко не на его стороне. "Гостеприимству" Сталина, как называли это заключенные лагерей, он предпочел скучную и безопасную парижскую квартиру.

Если оставить в стороне американские поездки и размышления о России, Париж оставался центром активности Гурджиева, и там он, словно магнит, собрал вокруг себя небольшую группу американцев. Жил он в крошечной квартире на Рю-Лаби, проводя большую часть дня в своих любимых кафе. В 1933 г. вышла его первая публикация: на удивление величавая брошюра под названием "Вестник Грядущего Добра", которая и в самом деле оказалась предвестником нескольких больших книг. Он работал над ними в своей "конторе" в "Кафе де ла Пэ", глядя на мир из-за столика, выпивая огромные количества кофе и арманьяка и угощая (своего рода пародия на щедрость Пруста) официантов конфетами и цукатами, что было его привычкой. Иногда здесь же он встречался с учениками. Оставив старую практику массовых сборищ и физических упражнений, он ограничился занятиями с отдельными лицами и небольшими группами. Французской группой руководила его преданная помощница, Жанна Зальцманн, небольшим кружком иностранцев — Джейн Хип. Лишенный пышного антуража Приере, этот метод частных занятий был, возможно, самым ценным периодом Работы.

Жанна Матиньон Зальцманн вместе с новой группой учеников располагалась в Севре, мини-подобии Приере. Своих учеников она отдала в распоряжение Учителя, как это случалось ранее с Успенским и Орейджем. Отношения Гурджиева с Жанной стали ближе после смерти ее мужа, несмотря на неприятный и темный эпизод, когда Гурджиев резко отказался посетить своего верного последователя во время последней болезни. Здесь можно усмотреть некую параллель к истории его отношений с Софьей Григорьевной, которые значительно улучшились после ее разрыва с Успенским. Хотя причина ссоры Гурджиева с Зальцманнами неизвестны, она была настолько серьезна, что в своей фантастической книге "Рассказы Баальзебуба своему внуку" Гурджиев назвал некий смертельный газ, пропитывающий Вселенную, "зальцманино"[312].

При этом именно Александр Зальцманн окончательно разрушил барьер между Гурджиевым и французами, представив его в начале 1930-х годов Рене Домалю. Рано умерший Домаль стал одним из самых активных последователей Учителя, но эта встреча сыграла более важную роль, чем просто личное знакомство. Дело в том, что до конца 1930-х годов почти все ученики Гурджиева были американцами и англичанами. После встречи с Домалем и особенно после его смерти Гурджиев стал ревностно охраняемой собственностью парижских интеллектуалов, которые до того пренебрегали им.

Домаль, родившийся в 1908 г., зарабатывал на жизнь литературными переводами. В 1928 г., вместе с друзьями, в число которых входил и романист Роже Вайян[313], он основал сразу привлекший к себе внимание журнал "Le Grand Jeu", посвященный возвышенной идее Малларме о поэзии как поиске Абсолюта. Основатели журнала заявили о своей вере в чудеса и опубликовали псевдоэкзистенциальный манифест, в котором настаивали на необходимости подвергать все сомнению в любой момент времени: если дело касается Абсолюта, то здесь по определению не должно быть полумер. Домалю особенно импонировала строгость Учителя. Его незаконченный роман "Гора Аналог" ("Mount Analogue") перекликается со "Встречами с замечательными людьми" Гурджиева. Это произведение повествует о группе исследователей, которые находят гору, о которой известно, что с ее вершины мир выглядит совершенно по-другому. Восхождение на гору требует почти нечеловеческих усилий: наградой служит принципиально новый взгляд на вещи, новое знание. Как видим, поиски "замечательных людей" Гурджиева совпадают с возвышенными фантазиями французского символиста, хотя, по большому счету, гора Аналог — все тот же Парнас.

Зальцманн и Домаль возглавили две взаимопересекающиеся французские группы. Американцами руководили Джейн Хип и Маргарет Андерсон, вступившая в лесбийский кружок, членами которого были писательницы Джуна Варне и Джанет Флэннер [314], а также Жоржетта Леблан, известная среди прерафаэлитов и чувствовавшая себя не менее свободно в эзотерических кругах, чем в так называемом "полусвете". Влияние Гурджиева на этих женщин заставляет пересмотреть мнение о том, что его власть основывалась на сексуальном магнетизме. Что бы их ни привлекало, это не было мужским очарованием в обычном смысле слова.

Американская писательница Кэтрин Хульме[315] присоединилась к группе Андерсон в 1933 г. Хульме уже встречала Гурджиева за несколько лет до этого, сопровождая в путешествии по Европе состоятельную модельершу. Знакомство с Варне и Флэннер повлекло за собой встречу с Джейн Хип, проводившей большую часть времени в Париже, а Хип, в свою очередь, представила Кэтрин и ее подругу "Венди" Гурджиеву. Хульме позже подробно описала этот кружок и работу с Гурджиевым, страстной поклонницей которого стала Хип, вдохновлявшая их всех. Надо сказать, что, хотя Гурджиев недолюбливал мужской гомосексуализм — не на основании обыденной морали, разумеется, а потому что он нарушал законы космической гармонии, в которой естественная сексуальная полярность играла важную роль, но по поводу лесбийской любви, очевидно, не был столь категоричен.

Для начала он подверг новых учениц расслаблению, то очаровывая их, то подгоняя и заставляя работать. Например, до того, как продать Приере, он гонял туда машину на полной скорости, а Хульме должна была, не отставая следовать за ним на своей машине. Она была восхищена властным взглядом Учителя, убедительностью его речей и безрассудной скоростью его езды. Но, несмотря на все ее обожание, Гурджиев держал ее на расстоянии, и она долго не решалась попроситься в ученицы. Однажды он пригласил всю группу на обед, где подавались раки и арманьяк и где поднимались тосты за различные Ордена идиотов — характерные черты праздников в Приере. Это меню стало обычным в последующие годы. В других случаях он игнорировал своих новых поклонниц, располагаясь в углу "Кафе де ла Пэ" и делая свои записи, пока они наблюдали за ним со стороны, не смея подойти.