Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим - Сальвадор Дали

— На глубину подсознания. И тут же начнет подъем.

— Очень хорошо, сударь, — сказал прокатчик, — в таком случае мы наденем ему специальный шлем.

Свинцовые туфли оказались настолько тяжелыми, что я едва смог приподнять ноги. Двое друзей помогли мне дотащиться до трибуны, где я появился в своем странном костюме, держа на поводке двух белых борзых. Похоже, лондонская публика очень перепугалась, поскольку в зале установилась полная тишина. Меня посадили перед микрофоном и до меня, наконец, дошло, что сквозь стекло скафандра говорить невозможно. В то же мгновение я понял, что вот-вот задохнусь, и поспешно позвал друзей развинтить шлем. К сожалению, знаток скафандра вышел, и никто не знал, как взяться за дело. Пытались сорвать с меня костюм и, наконец, разбили стекло молотком. При каждом ударе мне казалось, что я умираю. Публика, уверенная, что перед ней разыгрывают задуманную заранее пантомиму, взорвалась аплодисментами. Наконец, мне освободили голову и когда я наконец появился бледный, почти умирающий, все были потрясены драматичностью происшедшего, без чего, замечу, никогда не обходится ни одно из моих действий.

Этот невольный успех и более благополучный успех моей лондонской выставки (Мисгер Мак-Дональд открыл в своей галерее экспозицию: Сезанн, Коро, Дали) были признаками, что все идет хорошо. Я вроде должен был быть окрыленным. Но оказался в глубокой депрессии. И захотел как можно быстрее вернуться в Испанию. Неодолимая усталость увеличивала мою и без того не малую истерию. Я был сыт по горло скафандрами, омарами-телефонами, мягкими роялями, архиепископами и кипарисами, которые вылетают в окно, своей популярностью и коктейль-парти. Мне снова хотелось увидеть Порт-Льигат, где я, наконец-то, возьмусь за «самое важное». Мы приехали в Порт-Льигат в конце декабря. Мне, как никогда, была внятна незабываемая красота этого пейзажа. Я клялся наслаждаться каждой секундой своего пребывания здесь, но где-то под ложечкой сидел тихий страх. В первую ночь я не мог заснуть. На другой день отправился на прогулку вдоль морского побережья. Блестящая жизнь последних месяцев в Лондоне, Нью-Йорке, Париже показалась мне долгой и нереальной. Я не мог определить ни причину, ни природу того, что меня угнетает. Что с тобой? У тебя есть все, о чем ты мечтал десять лет. Ты в ПортЛьигате — это место ты любишь больше всего в мире. Тебя больше не угнетают унизительные денежные заботы. Ты можешь заняться самыми главными, выношенными в глубине души произведениями. Ты совершенно здоров. Ты волен выбирать любой из всех кинематографических или театральных проектов, которые тебе предлагают… Гала будет счастлива и ее не будут беспокоить заботы, омрачающие лицо…

Я яростно вздохнул — откуда этот страх, разрушающий мои иллюзии? Ничто не помогало. Даже самые разумные доводы. Если это еще продлится, я заплачу… Гала советовала мне успокаивать нервы холодным душем. Я разделся на зимнем пляже и окунулся в ледяную прозрачную воду. Солнце блистало, как летом. Стоя под ним нагишом, я почувствовал, как мурашки побежали по моей коже… Гала позвала меня завтракать, и я вздрогнул, инстинктивно протянув одну руку к сердцу, а другую — к члену, издававшему слабый запах, который показался мне запахом самой смерти. В один миг я почувствовал: это моя судьба между ляжками — тяжелая, как грузная отрезанная рука, моя смердящая судьба. Вернувшись домой, я объяснял Гала:

— Не знаю, в чем дело. Моя слава созрела, как олимпийская фига. Мне остается только сжать ее зубами, чтобы понять вкус славы. У меня нет никаких оснований для страха. И все же страх растет сам, не знаю, откуда он взялся и к чему приведет. Но он такой сильный, что пугает меня. Вот в чем дело: нет ничего, что могло бы напугать меня, но я боясь испугаться, и страх страха пугает меня.

Издали мы заметили фигуру «дивно сложенной» Лидии — одетая в черное, она сидела на пороге нашего дома. Увидев нас, она встала и рыдая пошла навстречу. Жизнь ее с сыновьями стала совсем невыносимой. Они больше не рыбачили и только ссорились из-за залежей радия. Когда они не плакали, то в приступах ярости ужасно избивали ее. Она вся была покрыта синяками. Через неделю обоих должны были поместить в дом умалишенных в Жероне. Лидия приходила к нам каждый день и плакала. Порт-Льигат был так же пустынен. Сильный ветер мешал рыбакам выйти в море. Вокруг нашего дома бродили только голодные кошки. Приходил к нам повидаться Рамон де Ермоса, но я увидел, что он весь так и кишит блохами, и запретил ему приближаться к нашему дому. Каждый вечер Лидия относила ему остатки нашей еды. Служанка на кухне начала разговаривать сама с собой. Как-то утром она залезла на крышу голая, с соломенной шляпой на голове. Она была сумасшедшей, и нам надо было искать другую. Мой страх страха определился: я боялся сойти с ума и умереть. В доме умалишенных один из сыновей Лидии умер с голоду. У меня тут же появился страх, что я не смогу проглотить ни куска. Однажды вечером так и случилось. Невозможно было сделать глоток. Изнуренный страхом, я перестал спать. Днем я трусливо убегал и скрывался среди рыбаков, ожидающих, когда перестанет дуть трамонтана. Рассказы об их невзгодах немного освобождали меня от навязчивых идей. Я расспрашивал их, боятся ли они смерти. Им был неведом такой страх.

—Мы, — говорили они, — уже наполовину мертвы.

Один соскребал широкую пластину мозоли с подошвы, другой почесывал трещины воспаленных рук. Гала приносила американские газеты, из которых я узнавал, что элегантные женщины пользуются алым цветом Дали и что супруга магараджи Капурталского недавно появилась на одном garden-party с алмазом, прикрепленным к настоящей розе как большая капля росы. Валтоза, самый старый из рыбаков, все время попукивал и приговаривал:

—Больше в рот не возьму осьминогов. У моей старухи блядская привычка добавлять в них слишком много масла, вот меня и пучит.

—Да не от масла это, — говорил другой, — а от твоих позавчерашних бобов. От бобов пердишь и через два дня!

Я принес шампанского, и мы распили его на пляже, закусывая морскими ежами. Ветер будет дуть еще три дня.

— Гала, поди сюда, принеси мне подушку и крепко сожми мою руку. Может быть, мне удастся заснуть. Я уже меньше боясь. Здесь так хорошо в этот час.

И я наконец задремал под шум нескончаемых разговоров, ощущая крепкий дух, исходящий от этих гомерических рыбаков. Когда я проснулся, их уже не было. Похоже, ветер утих. Гала склонялась надо мной, оберегая мой сон, заботясь о моем возрождении ( Гала Градива раз уже излечила меня своей любовью от безумия. Спустившись на землю, я преуспел в «славе» сюрреалиста. Однако новая вспышка безумия угрожала этому успеху, так как я полностью ушел в воображение. Надо было разбить эту хризолиду. И реально поверить в свое творчество. Она научила меня ходить, а теперь необходимо идти вперед, как Градива. Надо было разорвать буржуазный кокон моего страха. Или безумен, или жив! Я вечно повторял: жив — до самой старости, до самой смерти, единственное мое отличие от сумасшедшего — то, что я не сумасшедший.). Как хризолида, я был закутан в шелковую нить своего воображения. Надо было разорвать ее, чтобы паранойальная бабочка моего разума вышла из нее преображенной, живой и естественной. «Заточение», условие метаморфозы, без Гала угрожало стать моей собственной могилой.