Ведьма в Царьграде - Симона Вилар

Но тут Елена умолкла. Как-то неудобно было сейчас указывать на неподобающее для базилиссы происхождение Феофано. Та всячески поддерживала ее в трудный миг, и императрица даже не покосилась на невестку, только вздохнула горько.

– Думаю, мне надо переговорить с автократором, – негромко произнес Полиевкт и направился в храм Святого Стефана, где имел привычку молиться император.

Константин тоже уже поднялся, его облачили в пурпурную мантию, и препозит возложил на голову корону. Звучало привычное и обязательное «Повелите!», все кланялись. Константин одевался машинально, весь погруженный в свои мысли, так же задумчиво шел по еще темным переходам Палатия; со стороны он выглядел спокойным и величественным, никто бы не догадался, какая буря сейчас у него в душе. Он не сомневался, что его воле все подчинятся, что бы он ни предпринял, главное, что скажет она. Но что не только Ольга вольна решать его судьбу, Константин понял, когда увидел явившегося проводить службу Полиевкта. Ведь говорил, что останется в своем имении на Босфоре до начала октября, однако вот же он, прибыл, и, хотя проводит богослужение как должно, взгляд его, внимательный и изучающий, устремлен на базилевса.

Позже, когда они беседовали, прохаживаясь вдоль колоннады у церкви Святого Стефана, Полиевкт сначала только спрашивал, насколько верно, что Ольга надумала креститься. Константин отвечал с охотой: да, госпожа Эльга сама заговорила об этом, да, все речи патриарха о том, чтобы обратить сию язычницу в истинную веру, не пропали втуне. Полиевкт согласно кивал. Со стороны казалось, что они оба всем довольны, но Константин не спешил сообщить, что, если Ольга станет христианкой, он готов предложить ей венец базилиссы. Заговорил на эту тему сам Полиевкт, но очень осторожно: мол, русская архонтесса должна понять, как ей важно креститься и спасти душу, и никакие выгоды не должны подвигнуть ее к этому шагу. Даже если это будет… лестное предложение самого Константина.

– Так вам уже все сообщили! – почти гневно воскликнул император, и его густые брови привычно сошлись к переносице. На лице вновь застыло хмурое выражение, какое словно пропало во время богослужения, когда Полиевкт наблюдал за базилевсом. Тогда Константин выглядел каким-то мечтательным, его лицо казалось одухотворенным, почти нежным.

– Это мое твердое решение, – произнес император, и в голосе его прозвучал металл.

– А если архонтесса не совсем уверена, что готова влиться в лоно нашей святой матери Церкви? – Полиевкт, волнуясь, провел рукой по своей длинной бороде.

– Надеюсь, вы не будете отговаривать ее от столь благого шага, владыка?

– Нет. Я рад, что Эльга готова вступить в купель. Это великое благо как для нее, так и для ее страны. И вы, августейший, как добрый сын Церкви, должны понимать, что, когда обращается в христианство столь почитаемая правительница, есть надежда, что и подданные последуют ее примеру. Значит, мы можем спасти немало заблудших душ, и, когда настанет наш час на суде перед Всевышним и спасение понадобится нам самим, нам будет на что сослаться.

Полиевкт говорил то, что не могло не взволновать Константина. Император был истинно верующим, понимал, как важно своими добрыми делами заслужить прощение за грехи. Именно сейчас он чувствовал, насколько грешен. Ибо то, на что он готов был решиться…

– Я бы хотел оставить госпожу Эльгу подле себя, – с непривычной робостью произнес он. Но все же осмелился добавить: – В качестве моей венчанной супруги!

– Но ведь для этого вам сначала необходимо развестись с августой Еленой, – напомнил патриарх.

– Да, надо, – кивнул Константин, и лицо его вновь помрачнело. – Я уже не могу считать ее своей женой. Она никогда не была особо красивой, но я женился на ней по повелению узурпатора Романа. Это было насильственно, вы должны понимать…

– Но потом вы полюбили Елену, – заметил Полиевкт. – Вы много лет прожили с ней в добром согласии, в мире и благости.

Константин как будто не слышал, лицо его покраснело, взгляд стал блуждающим. Он заговорил так, как будто кто-то выталкивал из него слова, будто его корежило изнутри. Нет, он не может больше жить с Еленой. Он смотрел на нее, когда она спала, и ему едва не стало дурно. Ибо Елена безобразна («Отчего же? – подумал Полиевкт. – Елена для своего возраста выглядит вполне привлекательно».) Но Константин все повторял – безобразна, уродлива, отвратительна. А базилисса должна быть красой и гордостью империи. Недаром же, когда наследник трона собирается вступить в брак, для него со всех концов державы на специальные смотрины свозят первых красавиц Византии. И это закон, это обязательно! Даже сам Константин, когда его сын Роман выбрал Феофано – ее тогда звали Анастасо, – дал согласие на этот брак, ибо Анастасо дивно прекрасна, как и положено супруге правителя ромеев. И вот теперь он сам хочет иметь рядом прекрасную женщину… императрицу, гордость империи! И он будет на этом настаивать! А Елена… Она уже свое отцарствовала. Ее надо постричь в монахини, отправить в одну из отдаленных обителей.

Он говорил все тем же тяжелым, прерываемым одышкой голосом. А в глубине души понимал, что поступает некрасиво, неправильно и жестоко. Елена долгие годы была его близким другом. Но она уже так стара… А от Эльги веет страстью, жизнью, наслаждением… Мысли императора стали путаться, как путались обычно, когда он вспоминал архонтессу. И он почти с трудом заставил вслушиваться в то, что говорил Полиевкт.

А тот объяснял, насколько непросто будет императору разойтись. Ведь развод допустим только при определенных условиях, перечисленных в законе: прелюбодеяние жены, невозможность супруги выполнять свои супружеские обязанности, злоумышление одного из супругов против другого. Надо учесть и то, что византийское право восхваляло брак как великий и ценный дар Божий, который надо всячески беречь, и, напротив, право не допускало второй брак после развода и только терпело его в случае смерти одного из супругов. При этом патриарх напомнил, как некогда трудно было заключить брачный союз с матерью самого Константина его отцу Льву и как позже, когда Константин осиротел, это использовали его соперники, доказывая, что он незаконнорожденный и не имеет права на трон[170]. Поэтому пусть августейший поймет, что может случиться, если он будет упорствовать, добиваясь развода. Даже если намерен поразить весь мир, сделав своей супругой новообращенную Эльгу Русскую!

Полиевкт умолк, давая императору понять, чем для него может это обернуться. Ведь заговоры и свержения базилевсов не были чем-то необычным под сводами Палатия.

– Но я люблю ее! – вскричал Константин, даже рванул мантию на груди, будто задыхался. – Я не могу жить без нее. Я погибну, мне она дороже спасения души! И я настою на своем, чем бы мне это ни грозило! Я против всего мира пойду!

Он повернулся и зашагал прочь, почти налетел на одну из колонн, застонал, потом закричал и побежал, расталкивая ошеломленных палатинов, словно врагов. Даже рычал от переполнявших его чувств.

«Помоги ему, Господи! – перекрестился Полиевкт. – Боюсь, я и в самом деле готов поверить, что его околдовали. С этими язычниками русами такое и впрямь возможно».

А еще он подумал, что надо отправить одного из своих людей на Принцевы острова. Там, на Принкипосе, близ обители Святого Георгия, живет святой отшельник Евсевий, и, как докладывали Полиевкту, он умел снимать порчу и колдовство. К тому же, как поговаривали, он сам является выходцем из далекой варварской Руси. Но в любом случае надо, чтобы блаженный Евсевий разобрался, что за странное наваждение нашло на базилевса ромеев.

Глава 15

Ольга проснулась и долго лежала, глядя на блики света под сводом выбеленного до голубизны потолка. Вспоминала вчерашнее и думала: не привиделось ли во сне? Могло ли такое быть явью? Она подняла руку, на которой сверкал алый рубин императора, подтверждавший его особую милость к ней. Выходит, и впрямь Константин Багрянородный предложил ей стать его августой? Вот так взял и пожелал.

Ольга села на ложе, перебросила на грудь разметавшуюся косу, привычно стала переплетать, а сама задумалась тревожно. Было что-то не так в странном и неожиданном влечении к ней Константина. Княгиня это не столько чувствовала, сколько догадывалась, замечала по его поведению в некоторые моменты. И от этого становилось не по себе. Но если все же поверить, что ромейский император и в самом деле воспылал к ней поздней страстью, то тут надо обдумать все.

Пожалуй, чего-то подобного она ожидала. Нет, отнюдь не брака, не замужества и венца величайшей державы в мире. Ждала и опасалась, что то, что кроется в глазах Константина – его восхищение, его призыв, его мольба, – однажды обратятся в признание. И вот он сказал… Почти повелел, как и положено властителю. И как ей теперь быть? Однако полно, как такое возможно? Сегодня они встретятся, и оба поймут, что это был лишь миг, краткая слабость. Но если Константин действительно потребует от нее ответа?