Вокзал потерянных снов - Чайна Мьевиль

Рудгуттер знал: Ткач готов на все, что, по его мнению, способно улучшить мировую ткань. Он может притвориться мертвым или превратить каменный пол под ногами у пришельцев в статую льва. Он может выколоть глаза Элизе. Совершая поступки – любые поступки, – он меняет узоры только ему одному видимой эфирной материи.

Рудгуттеру вспомнилось, как Капнеллиор рассказывал о тексторологии – науке о Ткачах. Эти существа встречаются крайне редко, поскольку вообще обитают в соседних реальностях, стремительно кочуя по ним. За всю историю Нью-Кробюзона его ученые смогли раздобыть только два трупа Ткачей. Вряд ли Капнеллиора можно назвать выдающимся специалистом в этой области.

Никто не знал, почему этот Ткач задержался в городе. Двести с лишним лет назад он объявил мэру Дагману Бейну, что будет жить под землей, и с тех пор лишь одна или две администрации не обращались к нему. Большинство же власть предержащих не смогли не соблазниться возможностями Ткача. Эти редкие встречи, иногда банальные, иногда фатальные, и дали основной научный материал для Капнеллиора.

Капнеллиор как эволюционист придерживался мнения, что Ткачи были раньше обычными пауками, тридцать или сорок тысяч лет назад подверглись какому-то вихревому или магическому толчку и изменились – вероятно, в Сагримае. Толчок привел к краткой, но бурной эволюции, и за несколько поколений, объяснял ученый Рудгуттеру, Ткачи из практически безмозглых хищников превратились в подлинных эстетов, обладающих поразительным интеллектом и чудотворной силой, и эти сверхразумные существа, так не похожие на людей, больше не пользуются сетями для ловли охоты, а считают их предметами искусства, выплетаемыми из ткани самой реальности. Их железы превратились в специальные фильтры для межпространственных нитей, из которых ткутся узоры по всему миру, а мир для Ткачей не что иное, как паутина.

Из глубины времен пришли легенды, будто бы Ткачи, не сойдясь в эстетических воззрениях, убивали друг друга, и для них уничтожить или пощадить армию в тысячу человек – все равно что сорвать или оставить расти тот или иной одуванчик. Для Ткача думать – значит думать эстетически, действовать – значит творить новые, непревзойденные узоры. Он не употребляет материальной пищи. Кажется, он жив одним лишь восприятием красоты.

Но этой красоты не постигали люди и прочие обитатели мира смертных.

Рудгуттер истово молился: лишь бы Ткач не решил, что, расчленив Рескью, он сможет сделать эфир чуточку краше. Прошло несколько страшных секунд, и Ткач отошел, так и не опустив руки с растопыренными пальцами. Рудгуттер перевел дух и услышал, как его помощники и охранники тоже выпустили застоявшийся воздух из легких.

…ПЯТЬ… – прошептал Ткач.

– Пять, – легко согласился Рудгуттер.

Рескью, поколебавшись, медленно кивнул и буркнул:

– Пять.

– Ткач, ты, конечно, прав, – сказал Рудгуттер. – Мы пришли, чтобы спросить о пяти беглых существах. И они, похоже, интересуют не только нас, но и тебя. Вот мы и спрашиваем: поможешь очистить город? Вырви эту мерзость с корнем, выпотроши, убей! Прежде чем они начнут портить ткань.

Несколько долгих секунд стояла тишина, а потом вдруг Ткач запрыгал из стороны в сторону. Его ноги тихо, но очень часто отбивали чечетку.

…ЕЩЕ ДО ТОГО КАК ТЫ ПРИШЕЛ СО СВОЕЙ ПРОСЬБОЙ ТКАНЬ НАЧАЛА МОРЩИТЬСЯ БЛЕКНУТЬ НИТИ ИСТОНЧАЮТСЯ ТЕРЯЮТ ПРОЧНОСТЬ Я УЖЕ СТЕНАЮ ОТ ГОРЯ ВИДЯ СГНИВШИЕ УЗЛЫ НА КОТОРЫЕ УПАЛА ТЕНЬ КРЫЛЬЕВ ЧУДОВИЩ ЧТО ПОЖИРАЮТ КРАСОТУ ВЫЛИЗЫВАЮТ БЛЕСК ВЫСАСЫВАЮТ ЦВЕТА Я ВЫРЕЖУ ИСПОРЧЕННЫЕ КУСКИ И ПОСТАВЛЮ ЗАПЛАТЫ…

Очень не скоро до Рудгуттера дошло, что Ткач соглашается помочь.

Мэр несмело улыбнулся. Уже открыл было рот, но Ткач не дал высказаться – указал прямо на него четырьмя передними руками.

…ПОЙДУ Я ПОЙДУ Я ПО СЛЕДУ ПОРЧИ Я УЗНАЮ ГДЕ ИССЯКАЮТ КРАСКИ Я НАЙДУ ВАМПИРОВ ЧТО ПЬЮТ РАССУДКИ УБЬЮ НАСЕКОМЫХ КРАДУЩИХ НИТИ С КАТУШЕК МОИХ ДО НОВОЙ ВСТРЕЧИ…

Ткач шагнул в сторону и пропал. Выскользнул из физического пространства, с акробатической ловкостью побежал по простору мировой паутины. И потусторонние нити, невидимо заполнявшие комнату, липшие к человеческой коже, начали медленно таять.

Рудгуттер медленно осмотрелся. Милиционеры расправляли плечи, выпрямляли спины, переводили дух. Выходили из принятых невольно боевых стоек. Элиза Стем-Фулькер перехватила взгляд Рудгуттера:

– Так мы его наняли или нет?

Глава 29

Вирмы были напуганы. В небесах поселились чудовища.

Ночью бедняки Нью-Кробюзона сидели вокруг костров, на огромных городских свалках, жгли мусор и шлепали, чтобы успокоить, детей. И по очереди рассказывали о внезапных шквалах в растревоженном небе и проносящихся над головой ужасных тварях. Они видели закрученные в небе спиралями тени. Они чувствовали сыпавшиеся оттуда капли ядовитой влаги.

Сначала были просто слухи – даже сами рассказчики не очень-то верили себе. Но затем стало известно о жертвах, о пускающих слюни, ходящих под себя идиотах, которых находили по всему городу и чьи имена выкрикивались плачущими родственниками. Арфамо, Косой, Мятный, и, что самое страшное, пострадал даже Вздрючка, державший в страхе восточную часть города. Этот бандит не проиграл ни одной схватки, он ни перед чем не отступал. Когда его нашла дочь, он бессмысленно мотал головой, изо рта и носа шла слизь, глаза белые, заплывшие, и ума в них не больше, чем в вареных яйцах. А обнаружен он был на пустыре в Травяной отмене, возле ржавой башни-газгольдера.

На площади Статуй обнаружили двух хеприйских матрон, они сидели расслабленные, неподвижно глядели в пустоту. В Темной стороне на берегу реки бездельничал водяной, из его широченного рта исторгалось идиотское кваканье. Количество обезумевших по непонятной причине людей быстро приближалось к двузначной цифре.

Из Речной шкуры сообщений не поступало – старейшины кактусов следили за тем, чтобы информация не уходила за стену Оранжереи.

«Скандал» напечатал на второй полосе статью «Таинственная эпидемия идиотизма».

Не одни лишь вирмы видели тварей там, где их быть не могло. Появлялись и другие свидетели – сначала двое или трое, а потом все больше, больше… Они истерически рассказывали о тех, кто вдруг лишился рассудка. Эти бедолаги ничего не соображают, они словно в трансе, бредят, и в бреду проскакивают описания чудовищ – насекомовидных демонов без глаз, с темными горбатыми туловищами, состоящими из кошмарно состыкованных членов, с выступающими зубами и гипнотизирующими крыльями.

Район Ворон раскинулся вокруг вокзала на Затерянной улице хитросплетением улиц и полускрытых переулков. Главные улицы – ЛеТиссоф, Наложнический проспект, бульвар Дос-Геру – тянулись во все стороны от вокзала и площади Биль-Сантум. Были они широкими и оживленными, в любом часу на них теснились экипажи, телеги и пешеходы. Каждую неделю в этом столпотворении открывались новые элегантные магазины. Огромные универмаги занимали по три этажа благородных в прошлом домов. Витрины меньших, но столь же престижных заведений были заполнены отнюдь не дешевыми товарами: модными лампами из причудливо крученной бронзы и светильниками с вытяжными клапанами, деликатесами, роскошными табакерками и готовым платьем. От этих помпезных улиц ответвлялись, точно капилляры, переулки, давая приют актуариям и адвокатским конторам, аптекам и клиникам, а также благотворительным обществам вперемежку с клубами для избранных. По мостовым дефилировали патриции в безупречных костюмах.

В дальних углах Ворона хватало менее приглядных местечек. Но эти гнезда нищеты, скопления ветхих строений, по счастью, не бросались в глаза.

Расположенный северо-восточнее Каминный вертел был рассечен надвое воздушным рельсом, соединявшим милицейскую башню на станции Барсучья топь с вокзалом на Затерянной улице. Район этот был не менее шумен, чем Шек, и представлял собой клин из лавок и каменных, залатанных кирпичами домов. В Каминном вертеле располагалась теневая промышленность – «переделка». Там, где район примыкал к реке, из подземных карательных фабрик раздавались иногда стоны боли, а то и поспешно заглушаемые надзирателями крики. Но Каминный вертел, дорожа своим реноме, успешно игнорировал эту подпольную экономику – разве что позволял себе подчас выразить легкое недовольство.

Оживленное это было место. По северному краю Барсучьей топи пробирались к Палголакской церкви паломники. Уже не один век Каминный вертел служил прибежищем для инакомыслящих религиозных течений. Стены его держались благодаря клею от тысяч сгнивших плакатов, приглашавших на теологические диспуты и дебаты. По улицам его семенили монахи и монахини самых неортодоксальных эзотерических сект, стараясь не привлекать к себе внимания. По углам спорили дервиши и иерономы.

Между Каминным вертелом и Вороном нагло вклинился самый секретный секрет города, грязное пятно на его лике, на его совести, на его репутации. По меркам Нью-Кробюзона это был маленький район, несколько улиц с узкими, тесно стоящими древними домами; туда легко было попасть по лестницам и переулкам, где зажатые между высокими и необычно украшенными домами дольки тротуара служили защитным лабиринтом.