Поцелуй сатаны - Вильям Козлов

— Он был у тебя?

— Был…

Лапин прокрутил в голове весь этот разговор. Заведующий не лукавил перед ним, все сказал честно. Может, в прежние времена, когда слово ответственного партработника было для всех законом, он бы и настоял на том, чтобы альманах напечатали, просто из принципа. Если уж быть честным перед самим собой, то проблемы литераторов мало занимали его и альманах он прочел лишь из уважения к Строкову, который произвел на него самое благоприятное впечатление. Но и Сергей Иванович, конечно, понимал — мужик-то умный, — что Лапин вряд ли поможет, это было написано у него на лице, когда они прощались…

Да, неинтересно стало работать в партийных органах! Сидишь, как попка, в кабинете и перебираешь пустые, никчемные бумажки, да поглядываешь на молчащий часами телефон. Ой как трудно избавиться от ощущения исключительности, полновластности, когда одного твоего звонка было достаточно, чтобы все закрутилось-завертелось…

Бывало, угроза исключить из партии действовала безотказно. А сейчас? Несут и несут в райкомы партийные билеты, заявления, а то и по почте присылают… Все больше ощущаешь всю бессмысленность своей работы, ее ненужность. Жизнь потоком течет в другом направлении, как в весеннее половодье, огибает цитадели партии — Смольный, райкомы, парткомы — мертвые островки былого величия… Все чаще по телевидению, в печати напоминают о том, что пришла пора освобождать дворцы и особняки, занятые под райкомы…

Жена толкует, что пора подыскивать другую работу… Но как уйти с руководящего кресла и сесть на стул, а может, и на жесткую табуретку школьного учителя?..

Михаил Федорович отпустил шофера на обед, а сам поднялся к себе в кабинет. Жара несколько спала, ночью над городом прогрохотала июльская гроза, утром на асфальте блестели лужи. Небо было мутным, привычным ленинградским, но если дождь и смыл пыль с мостовых и деревьев, то долгожданной прохлады не принес, наоборот, в городе парило, раскаленные каменные здания так и не смог охладить летний теплый дождик.

Усевшись за письменный стол, Лапин полистал настольный календарь, набрал номер телефона Строкова, втайне надеясь, что того нет дома, однако после нескольких длинных гудков трубку снял писатель. Поздоровавшись, секретарь райкома рассказал о своих безрезультатных хлопотах с альманахом «Русское слово». Сергей Иванович ни разу не перебил, слышалось лишь его ровное дыхание в трубку, несколько раз он коротко подтвердил, что слушает.

— Я не вижу причин, чтобы его не печатать, — в заключение сказал Лапин.

— Однако печатать Куприн и Добролюбов не хотят, — помолчав, ответил Строков.

— Если бы я был директором…

— Директор там ничего не решает, — не совсем вежливо перебил Сергей Иванович — Вы сами знаете, кто теперь решает судьбу произведений ленинградских русских писателей.

— Почему только русских? — возразил Михаил Федорович.

— Групповщики все без исключения широко печатаются в журналах, издательствах, на их безликие книги пишутся в наших и центральных газетах-журналах хвалебные рецензии, правда, их никто сейчас не читает, кроме… партийных работников.

— Я сделал все, что мог… — устало сказал Лапин. Как он и ожидал, разговор с писателем получался тяжелым…

— Не много же вы можете… — с издевкой заметил Строков, но тут же поправился. — Не сердитесь на меня, Михаил Федорович, мы живем в каком-то заколдованном круге, я не вижу никакого выхода. Знал, что не стоит вас беспокоить, но не удержался… Очевидно, по старинке. Раньше-то мы иногда находили в райкоме, обкоме КПСС поддержку… Хоть в чем-то, но шли нам навстречу…

— Нам? — усмехнулся Лапин. Значит, у вас тоже… группа?

Мы — это то меньшинство, кто не хочет признавать господство мафии, подчиняться ей, плясать под ее дудку. Кто не хочет быть русскоязычным, кто хочет писать образным национальным русским языком, богатым своими великими традициями в мировой литературе.

— Неужели все так серьезно? — недоверчиво вырвалось у секретаря райкома.

— Более серьезно, чем вы предполагаете. Идет идеологическое наступление на все национальное, русское, неужели вы не чувствуете этого? — сказал Строков и, попрощавшись, повесил трубку.

Впервые Михаил Федорович почувствовал себя бессильным что-либо сделать, распорядиться, дать указание… Кому дать? Он попробовал повлиять на издательство, но с его мнением никто не посчитался. Даже те люди, которые раньше в рот смотрели и ловили каждое слово секретаря. Кстати, им это нравилось! Нравилось прятаться за широкую спину райкома, обкома… Достаточно было заявить строптивому автору, что обком против опубликования книги и вопрос автоматически закрывался, а автор искал иные пути для опубликования рукописи.

Дверь кабинета приоткрылась и секретарша сказала, что звонит жена.

— Коля, Никита сегодня уезжает в Оптину пустынь, — сообщила Людмила Юрьевна.

— А что это такое? — удивился Лапин.

— Я тут посмотрела в энциклопедии, это в Калужской области монастырь такой… Ну, туда еще ездили Лев Толстой, Достоевский…

— На экскурсию, что ли?

— Ну, вроде того… Сказал, что хочет поклониться святым местам.

— Господи! — вырвалось у Михаила Федоровича. Где он откопал эту Оптину пустынь?

— Там монахи восстанавливают старинный монастырь… — жена умолкла, видно, заглянула в энциклопедию. После революции его закрыли, комиссары разграбили, даже содрали позолоту с каких-то врат, а теперь вот снова восстанавливают на деньги верующих. И живут там монахи. Они и строят его.

Повесив трубку, Лапин задумался: неужели у сына все это всерьез? В глубине души он надеялся, что Никита вскоре охладеет к религии и займется каким-нибудь полезным делом. Не заказан ему путь и в университет. Можно ведь снова восстановиться. Отошел от мерзкой компании, наркомании и вот ударился в религиозный дурман!.. Увидев в его комнате над кроватью икону в позолоченном окладе, он в сердцах хотел ее сорвать и спрятать куда-нибудь подальше, но сын загородил собой и решительно сказал, что не позволит тронуть икону. Пусть лучше отец сначала его убьет. Пришлось отступить. Многие ведь старинные иконы собирают, особенно много их в мастерских художников, где раньше Лапин частенько сиживал за хлебосольно накрытым столом.

В одном Никита явно изменился — стал ровным, спокойным, не повышал ни на кого голос. Мог часами читать толстые старинные книги, которые приносил из Александро-Невской лавры. Он туда, как на работу, каждый божий день ходил. Экзамены он сдал, осенью пойдет в академию или семинарию — в этом Михаил Федорович не очень разбирался, — сказал, что, вероятно, будет жить в общежитии при лавре.

Оптина пустынь… Сроду про такую не слышал! Что-то в этом названии беспокоило его. Почему именно в Оптину? Позвонил Алексею Прыгунову, тот продолжал поддерживать дружеские отношения с сыном. Потолковав о студенческом отряде одного из институтов — там произошла драка студентов с вьетнамцами, живущими поблизости в общежитии, — спросил про Оптину пустынь, мол, что это такое?

— Я еду туда с Никитой, — огорошил его секретарь райкома комсомола — В шестнадцать с минутами отходит поезд на Москву.

— Решил тоже стать монахом? — хмуро хмыкнул Михаил Федорович.

— Оптина пустынь — это знаменитое место, — рассказал Алексей, — Великие люди посещали ее.

— Знаю, знаю, — вставил Лапин. — Толстой, Достоевский…

— Как у нас это водится, в девятнадцатом году монастырь преобразовали в сельхозартель… Кстати, монахи производили на своем подсобном хозяйстве сельскохозяйственной продукции в двадцать раз больше, чем разорившие монастырь колхозники… — спокойно продолжал Прыгунов. — В общем, коммунисты-активисты в несколько лет полностью уничтожили монастырь: разрушили шестидесятипятиметровую редкой красоты колокольню, снесли гостиницу, где жили великие люди, сорвали золоченые главы старинных церквей… И вот только в 1987 году государственные мужи спохватились, что натворили! Оптину пустынь передали церкви, и там снова открылся монастырь. Уже кое-что восстановили, но работы еще непочатый край.

— Ладно, Никита, но ты-то зачем едешь туда?

— Интересно, — коротко ответил Алексей. — И потом, я ухожу в отпуск. — И, извинившись, мол, времени в обрез, повесил трубку. Точно так же, как писатель Строков…

«К чертовой матери, плюну на все и тоже поеду в эту Оптину пустынь, — мелькнула абсурдная мысль в голове. — Что же мы наделали?! Столько всего наломали, разрушили, а теперь спохватились и восстанавливаем? А может, мы не только храмы и святыни уничтожили, а и душу русского народа? Да и не только русского… Об этом ведь и говорили на Съезде народных депутатов?.. И Сергей Строков все про то же!..».

3