Хюррем, наложница из Московии - Демет Алтынйелеклиоглу

– Ты все сказал, Ибрагим?

Тот сложил руки на животе и поклонился.

– Раз так, сейчас послушай внимательно, что я скажу, Ибрагим-ага. Ни ты, ни воины не должны тревожиться. Государство наше, народ наш. Когда наступит время выбрать наследника, мы ни на кого не посмотрим. Сделаем все, как нужно. Однако сейчас еще рано. Нашему старшему сыну не исполнилось и семи. А Мехмеду нет еще и месяца. Судьба маленького ребенка, ты знаешь, в руках всемилостивого Аллаха. Когда наступит время, мы тоже покоримся воле Аллаха и примем верное решение. Сейчас давай забудем об этом, и пусть оба шехзаде спокойно растут.

Сулейман махнул рукой, показывая, что аудиенция закончена. Главный сокольничий, пятясь, уже удалялся, как вдруг падишах что-то вспомнил и позвал: «Ибрагим-ага!»

Ибрагим поднял голову. Падишах, тщательно подбирая слова, произнес: «Братец мой, скажи мне, признайся, какой недостаток ты заметил в Хюррем Хасеки?»

Ибрагим похолодел.

А Сулейман снова махнул рукой, показывая, что не ждет ответа. Ибрагим быстро вышел из шатра. Кажется, он почувствовал даже страх перед султаном, потому что впервые услышал такой резкий и прямой укор. Его рука машинально потянулась к шее. «Все усложняется, – сказал он себе. – Очень усложняется».

XXXVIII

Старый Рим повидал немало черных дней, но тот рождественский день был не похож на прежние. Он был не похож даже на тот день, когда в Сенате убили кинжалом Юлия Цезаря. Джованни ди Лоренцо де Медичи думал, что такое полное страха ожидание висело в воздухе только тогда, когда в ворота Рима стучался Аттила. Когда он с трудом поднимался с колен от алтаря, перед которым молился несколько часов, начал звонить главный колокол. Пришло время. Несмотря на смертную тоску, не отпускавшую его, он должен был приступить к своим обязанностям. Ведь он был папой Львом X, Leo Decimus, главой всего христианского мира. Послушным рабом Иисуса Христа и святого Петра. И именно его ждала толпа, заполнившая площадь перед собором Святого Петра, не обращавшая внимания ни на холод, ни на затяжной ливень, в ожидании благословения.

Язык большого бронзового колокола словно бы ударил его в голову. В тот момент он всем существом ощутил все до единого колебания колокола.

Медленными и неуверенными шагами он вышел из молельни – комнаты без единого окна, в которой находились только огромный крест и две свечи рядом с ним, – в пышный зал с высоким потолком. Два помещения были такими же разными, как рай и ад. Молельня была темной и пугающей, а зал – светлым и вселявшим надежду. «А между тем все было наоборот», – подумал Медичи. Его собственным раем была молельня. А этот светлый зал – его адом. Когда он молился, он удалялся от кошмара, перед которым теперь оказался христианский мир, и от самого мира. Если бы он не верил в Бога, то сказал бы, как и многие другие, что спасение христианского мира невозможно, но он был истинным христианином. Он целиком и полностью полагался на то, что Господь не оставит священных стражей Иерусалима.

Когда тяжелая позолоченная дверь медленно открылась, он увидел двоих стражников, стоявших по обеим ее сторонам, которые резким движением приложили к плечам длинные остроконечные алебарды. Шесть кардиналов, среди которых находился и монсеньор Адриан Флоренсзоон Буйенс, тотчас встали. Все они были одеты в красные мантии и бледны, как стены.

Лев X, проходя мимо них, спросил, не обращаясь ни к кому конкретно: «Есть ли вести с Родоса?» Он знал, каков будет ответ, но все равно спросил. Не считая звона колокола, ответом ему было молчание.

Перед позолоченной дверью, которая находилась как раз напротив входа в молельню, стояли капитан папской гвардии и какой-то молодой монах. Лев Х остановился перед монахом. Монах повязал папе белый шелковый пояс поверх длинной лилового цвета мантии. Затем надел на него белый до пола плащ, белый шелковый воротник, на котором золотом и цветным шелком были вышиты символы папской власти.

Отступив на шаг назад, монах внимательно проверил, все ли в порядке. Убедившись, что облачение одето как следует, он взял со столика, стоявшего рядом, высокую остроконечную папскую тиару и водрузил ее Льву Х на голову. Капитан папской гвардии вручил папе длинный папский скипетр. Джованни ди Лоренцо де Медичи, расправив плечи, направился к двери, которую распахнули гвардейцы.

Когда он появился на помосте, сооруженном на лестнице собора Святого Петра, толпа, заполнившая площадь, зашумела. Подняв правую руку, папа перекрестил толпу. Его молитву не слышали даже те, кто стоял в первом ряду, но всем было достаточно того, что они видят святого отца. Это была половина пути, ведущего в рай.

Когда де Медичи молился, глаза его были закрыты. Он сам с трудом слышал собственный голос. Холодный резкий ветер, дувший между семи холмов Рима, долетел и до него. Ему стало холодно. Затем сверкнул какой-то свет. То был огонь, разорвавший ночь. Хотя глаза его были закрыты, папа увидел этот огонь. Огонь разгорался все сильнее. Он почувствовал, как у него кружится голова. Тело его затряслось. Чтобы не упасть, он попытался за что-то ухватиться.

Кардинал Буйенс, который не сводил с папы глаз, заметил происходящее и немедленно подхватил его под руку.

Джованни ди Лоренцо де Медичи пустыми глазами посмотрел на кардинала. «Родос пал, – пробормотал он. – Родос пал, я видел».

Как раз в ту минуту на Родосе к звону колоколов присоединились звуки азана. Так как кровавая борьба христиан острова закончилась неудачей именно в рождественский день, то, для того чтобы поблагодарить Бога, христианское население стекалось в церкви. В тот рождественский день турки без боя вошли в капитулировавший город через пробоины в стене. Не было ни налетов, ни грабежей горожан. Все произошло так, как обещал султан Сулейман. Пока звонили рождественские колокола, сладкоголосые муэдзины самозабвенно читали вечерний азан на башнях Родоса, который потерял за шесть месяцев осады две тысячи убитых.

Папа Лев Х был сражен видением о падении Родоса. Кардиналы твердили: «Мы еще не получили никаких известий. Возможно, огненное видение, которое явилось святому отцу, было знаком того, что это рыцари уничтожили воинов Сулеймана», но, как бы они ни старались его утешить, престарелый папа прекрасно знал истину. «Нет, – твердил он. – Я все видел. Господь мне все показал. Родос пал».

Той же ночью, когда папа был на пороге смерти, рядом с ним находился Адриан Флоренсзоон Буйенс, с нетерпением ждавший этого момента. Папа на мгновение открыл глаза и тихонько позвал Буйенса: «Ты все знал?»

Кардинал растерялся, испугался: «Что я знал, ваше святейшество?» Его голос дрожал. Папа, который говорил уже с большим трудом, только и сумел выдохнуть: «Знал, что Сулейман готовится к войне?