Т. 19. Ночь света. Отче звёздный. Мир наизнанку - Филип Фармер

Кэрмоди решил наглядно продемонстрировать его и, указав на второй тополь, сказал: «Дерево». Затем показал на одно из высоких тонких деревьев и повторил то же слово.

Туту с неприкрытым удивлением склонила голову набок.

Кэрмоди смутил ее еще больше, когда каждому из тополей дал имя. Затем без промедления окрестил высокие тонкоствольные деревья:

— Тумтум.

— Тумтум, — повторила Туту.

— Дерево тумтум, — сказал Кэрмоди и показал на тополь: — Дерево тополь. — Повернулся в сторону вельда: — Дерево с колючками. — Сделал обобщающий жест: — Все деревья.

Подростки, собравшиеся вокруг Туту, похоже, не поняли, что он имел в виду, но она засмеялась — точнее, каркнула — и сказала:

— Тумтум. Тополь. Колючки. Все деревья.

Кэрмоди не знал, уловила ли она смысл или просто бездумно повторяла его слова. Но тут она тихо сказала — может быть, поняв причину его раздражения:

— Дерево тумтум. Дерево тополь. Дерево колючка. — Она подняла три растопыренных пальца и махнула другой рукой. — Все деревья.

Кэрмоди был доволен. Теперь он убедился, что Туту воспринимает деревья не только по отдельности, но и как вид. Но он не знал, как растолковать ей, что последнее надо именовать не колючкой, а деревом с колючками. И решил, что это несущественно. Во всяком случае, сейчас. Когда придет время, он что-нибудь придумает. Не стоит слишком затруднять ребятишек.

— Похоже, поработали вы отменно, — раздался голос Холмъярда. — Что сейчас в повестке дня?

— Попробую незаметно добраться до убежища, взять боеприпасы и сахар, — объяснил Кэрмоди. — Успеете до моего появления закинуть туда грифельную доску, бумагу и карандаши?

— Вам не стоит делать записи, — сказал Холмъярд и нетерпеливо добавил: — Каждое ваше слово фиксируется, как я уже объяснял.

— Я не буду вести записи, — сказал Кэрмоди. — Я хочу научить их читать и писать.

Несколько секунд было тихо, и наконец послышалось:

— Что?

— А почему бы и нет? — осведомился Кэрмоди. — Даже сейчас я сомневаюсь, в самом ли деле они понимают меня. То есть я убежден на девяносто пять процентов. Но мне нужна стопроцентная уверенность. И если они смогут усвоить письменную речь, то не останется никаких сомнений. Да и кроме того, зачем тянуть? Не получится сейчас, попробуем позже. А если получится, значит, время ушло не впустую.

— Я должен принести вам свои извинения, — сказал Холмъярд. — У меня не хватило воображения. Я должен был подумать об этом шаге. Знаете, Джон, я без восторга отнесся к тому факту, что в силу чистой случайности для первой встречи с Горовицами были отобраны именно вы. Я считал, что контактером должен стать подготовленный ученый, скорее всего я сам. Но теперь я признаю, что выбор не был ошибкой. У вас есть те качества, которые мы, профессионалы, слишком часто и слишком быстро теряем: энтузиазм и восторженность любителя. Представляя себе все трудности или даже невозможность решения, мы становимся слишком осмотрительны.

— Ну-ну, — смутился Кэрмоди. — Прошу прощения, но, кажется, вождь собирает всех для какого-то большого перехода. Он бегает взад и вперед, выкрикивает непонятные односложные звуки и куда-то указывает. Кроме того, тыкает пальцем в сторону деревьев. О, я понимаю, что он имеет в виду. Почти все плоды съедены. И он хочет, чтобы мы последовали за ним.

— В каком направлении?

— На юг. В вашу сторону.

— Джон, примерно в тысяче миль к северу лежит прекрасная долина. Мы обнаружили ее во время последней экспедиции и обратили на нее внимание, потому что она расположена повыше, там прохладнее и имеются обильные источники воды. И там есть не только выходы кремня, но и залежи железной руды.

— Да, но вождь явно намерен вести нас в противоположном направлении.

Наступило молчание. Наконец Кэрмоди вздохнул:

— Я понял вашу мысль. Вы хотите, чтобы я повел их на север. Но вы же знаете, что это означает.

— Простите, Джон. Я понимаю, что это означает конфликт. И не могу приказать вам вступить в драку с вождем. Разве что иного выхода не окажется.

— Я склонен думать, что так и случится. Ничего хорошего в этом нет; я бы не назвал тутошнее место Эдемом, но по крайней мере эти создания пока не проливали крови. А теперь, поскольку мы хотим развить их способности, внушить им высокие понятия…

— Вы не обязаны это делать, Джон. И у меня не будет к вам никаких претензий, если вы просто последуете за ними и продолжите наблюдения, куда бы они ни двинулись. Ведь мы и так получили куда больше данных, чем я мог мечтать. Но…

— Но если я не попробую перехватить бразды правления, эти существа еще долго будут находиться на низком уровне развития. Кроме того, нам надо определить, способны ли они овладеть хоть какой-то технологией. Так что… словом, конец венчает дело. Впрочем, так, кажется, говорят иезуиты. Я не иезуит, но готов принять посылку, на которой базируется данный довод.

Больше Кэрмоди ничего не сказал Холмъярду.

Он подошел к голенастому вождю, остановился перед ним, яростно затряс головой и, указывая на север, заорал:

— Мы идти туда! Сюда мы не идти!

Вождь перестал курлыкать и, склонив голову набок, уставился на человека. Его физиономия, там, где ее не покрывали перья, побагровела. Кэрмоди, естественно, не мог определить, чем объясняется такая реакция: растерянностью или яростью. Насколько он мог понять, его положение в этом сообществе было весьма неопределенным — с точки зрения сообщества. Ему не потребовалось много времени, дабы уяснить, что в нем существует определенная иерархия.

Большой горовиц мог помыкать любым членом стаи. Самец, по неписаным правилам подчинявшийся ему, не мог — или не осмеливался — оспаривать его авторитет, но имел право колотить любого, кто стоял ниже его. И так далее. Любой самец, кроме самых слабых и затюканных, мог гонять самок. Среди последних тоже, как и у самцов, существовала своя система соподчинения, хотя более сложная. Главенствующая самка могла господствовать над всеми товарками, кроме одной, которая могла командовать как минимум половиной остальных самок. Были и другие сложности, разобраться в которых Кэрмоди был пока не в силах. Хотя он заметил, что к юному поколению все относились с нежностью и заботой. Может, потому, что понятия родства тут были перемешаны. Тем не менее у молодежи тоже существовала своя система, кто отдает приказы и кто получает их.

Пока Кэрмоди не обрел никакого положения на социальной шкале. Похоже, к нему относились как к чему-то отделенному от всех прочих, считая его гага avis[3] непонятного происхождения. Вождь не делал поползновений определить Кэрмоди какое-то место, соответственно остальные тоже не пытались. Может, вождь осторожничал, потому что видел, как Кэрмоди уложил леоноида.