Языковая структура - Алексей Федорович Лосев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В самом деле, эмпирическое наблюдение показывает, что в греческом языке имеются две основные модальности и соответственно с этим три модальных типа придаточных предложений. Эта модальная классификация не только не совпадает с приведенной выше общеграмматической классификацией, но можно сказать, что обе основные модальности могут употребляться почти в каждом типе. Что же это за модальности?
Греческий язык строго различает статическую и динамическую модальности. Как было сказано, это разделение вполне соответствует духу греческого языка именно потому, что греческий синтаксис преследует не столько формально-грамматические связи, сколько отражение объективных связей самой действительности, и что поэтому всякий модус используется по преимуществу в своей объективной значимости, как бы в своем внешнем и наглядном явлении. Поэтому для греческого синтаксиса имеет значение не столько внутренняя логика самой модальности и самих модальных связей, сколько внешнее и объективное явление их модальностей и их связи. В этом отношении можно сказать, что греческий синтаксис, так же как и вся греческая литература и греческое искусство, эпичен, – обстоятельство, которое уже не раз подробно освещалось в исследованиях по греческой культуре и которое, между прочим, прекрасно понимал великий русский критик Белинский. Тут-то как раз и имеет значение разделение модальностей греческого языка и на статические и динамические, поскольку сами понятия статики и динамики заимствованы из объективной области материальной действительности и потому характеризуют модусы не столько в их смысловом и логическом содержании, сколько в их бытийной и объективной ориентации.
5. Статическая модальность
Статическая модальность – та, которая указывает на единичное или одиночное действие, т.е. действие, имеющее значение само по себе и не указывающее на переход к другому действию, не требующее возникновения какого-нибудь другого действия.
Сюда относится, прежде всего, весь индикатив, и как таковой, и с частицей an. Что обыкновенный индикатив указывает на действие как на таковое, без привнесения какой-либо точки зрения на него, это общеизвестно и не требует пояснения. Но также индикатив и с частицей an, за которым в греческом синтаксисе закрепилось значение так называемого ирреального модуса, очевидно, тоже не говорит о возникновении какого-нибудь другого действия. Наоборот, сама эта ирреальность говорит как раз о невозможности возникновения какого бы то ни было действия. Так, например, в предложении «Если бы я влез на небо, то я увидел бы всю землю как на ладони», говорится как раз о невозможности увидеть всю землю как на ладони; и потому, хотя из допущенного условия и вытекает новое действие, это действие все же фиктивное, так как фиктивно и само его условие.
Однако более интересна и гораздо менее понимается в традиционных изложениях статическая природа греческого оптатива. Хотя это и «модус возможности», но обыкновенно весьма плохо отдают себе отчет в том, что оптативная возможность очень теоретична и чрезвычайно абстрактна. Это не есть реальная возможность вещи, т.е. скрытая и еще не развернутая сила и энергия. Это вовсе не есть, например, возможность появления животного или растительного организма из семени или зерна. Это есть возможность того или иного события для той или иной вещи или лица, совершенно вне всякой зависимости от существенных признаков этой вещи или этого лица. Одно дело – это возможность для дерева вырасти из посаженного семечка. Другое дело – это возможность для дерева быть срубленным, подвергнуться действию молнии, стать строительным материалом и т.д., и т.д. В первом случае мы имеем дело с возможностью действия в зависимости от самого существа вещи, с которой происходит данное действие, и такая возможность по-гречески никогда не выражается оптативом. Другая же возможность того или иного действия вовсе не зависит от сущности тех вещей или лиц, с которыми происходит данное действие, и потому является всегда только теоретически допустимой или абстрактно мыслимой, и даже более или менее случайной. Это есть просто произвольное предположение. И здесь-то как раз, вообще говоря, и употребляется оптатив.
Между прочим, весьма существенным доказательством абстрактности оптатива является употребление оптатива в придаточных предложениях после исторических времен главного предложения. Этот так называемый косвенный оптатив выражает именно только мысленность соответствующего действия, его наличие в абстрактном представлении и его далекость от реальной действительности. Здесь оптатив представляет собою полную противоположность конъюнктиву, который, как мы сейчас увидим, говорит именно о наступлении реального действия и потому ставится в придаточных предложениях не после исторического, а после главного времени главного предложения.
Другим доказательством первичности для оптатива значения абстрактной возможности является то обстоятельство, что для выражения желания имеется в греческом языке еще целых два наклонения – конъюнктив и императив, которые выражают это желание гораздо более прямым и непосредственным образом. Зачем же тут было бы еще третье наклонение все того же желания? Ясно, что значение желания является для оптатива и не первичным, а вторичным, и что в этом своем вторичном значении оптатив должен сохранять, хотя бы в виде оттенка, свое первичное значение абстрактной возможности или произвольного предположения.
Это не значит, что такая возможность всегда фиктивна. Наоборот, она часто оказывается вполне реальной. Но реальность эта зависит уже не от нее самой, а от того контекста, в котором употреблен выражающий ее оптатив. Теоретически рассуждая, она может быть как угодно близка к действительности, но это нисколько не значит, что она уже сама по себе указывает на необходимость реального перехода к этой действительности.
Такая абстрактная возможность и есть сущность греческого оптатива. Очевидно, оптатив тоже не говорит о реальном возникновении какого-нибудь действия из данной теоретической возможности, вовсе не повествует нам ни о каком фактическом сдвиге, ни о какой фактической необходимости развития одного действия из другого, ни о каком наступлении действия, а только о произвольном предположении или допущении. Поэтому греческий оптатив есть тоже тот модус, который мы должны назвать статическим.
Само собою разумеется, не только оптатив, но и вообще никакая грамматическая форма никогда не обладает каким-нибудь одним абсолютно неподвижным значением. Общее значение грамматической формы есть только принцип для бесконечно разнообразных вариаций этого значения, то удаляющих данную грамматическую форму от ее основного грамматического значения и даже делающих ее семантически неузнаваемой, то приближающих ее к основному значению. Греческий
