Государева охота - Елена Арсеньева

Наконец Даша добрела до своей комнаты. Открыла дверь — и бледно усмехнулась, увидав стройную девичью фигуру, которая металась из угла в угол, стискивая в кулаках концы большого пухового платка, накинутого на плечи.

При виде Даши княжна Екатерина замерла, глаза ее вспыхнули, она уже и рот приоткрыла, готовая что-то сказать, однако Даша ее опередила:

— Платок принесла? Где нашла?

— Что? — не поняла Екатерина.

— Да вон платок, вижу, на тебе тот самый, серый, что я обронила. Только никак не вспомню, где потеряла, куда в нем забрела... Не иначе, снобродкой сделалась!

Екатерина так вздрогнула, что платок соскользнул с ее плеч. Мгновение княжна смотрела на Дашу в упор чуть ли не с ужасом, но вот яркие синие глаза ее прояснились, а лицо стало спокойным. Даша поняла, что княжна просто не поверила, точнее, не захотела поверить своим ушам, сочла намек пустым бредом, отмела прочь мысль о том, что Даша может о чем-то догадаться, что-то понять. Да и стоило ли ей с высоты того положения, на кое она вскарабкалась, надсаживаясь от натуги, ломая ногти и обдирая руки, обращать внимание на бредни какой-то нищей приживалки!

— Ты в девичьей была? — спросила Екатерина высокомерно.

— А тебе что? — Даша нагнулась, подобрала платок, накинула на плечи — и почти с наслаждением ощутила, как сразу стало ей тепло. — Твоя какая печаль, где я бываю, куда хожу... днем ли, ночью?

Взгляд Екатерины заметался испуганно, однако светская выдержка, привитая ей, была воистину выкована из стали, как броня. Помолчала, потом произнесла с ледяной полуулыбкой:

— Была ты там, знаю. Девки сказывали. Сонька платье мое туда унесла зашивать... дура, кто ее просил!.. — Броня Екатерины на миг дала трещину, но только на миг. — Из карманчика выпал... вещица одна выпала. Девки божились, что не трогали, а Матрешка вспомнила, как ты что-то с полу подбирала. Отдай.

— Какая же это вещица?

Екатерина раздула ноздри:

— У тебя она или нет?

— Как я могу сказать, коли не знаю, что ты потеряла? Ну, в самом деле, подобрала я в девичьей кое-что. А вдруг ты вовсе не это ищешь?

Княжна прищурилась:

— Хорошо, скажу. Я ищу флакон из розовой яшмы. Крышечка на нем золотая, лай сам флакон цены необыкновенной. Смотри, не отдашь доброй волею — кликну людей. Обыщут тебя, найдут — воровкой ославят.

— Меня ли одну? — легко повела плечами Даша. — Как бы тебя заодно со мной воровкою-то не ославили!

— Это еще почему?! — вспыхнула княжна.

— Будто не знаешь. Флакончик-то не твой. Был он спрятан в поясе испанского курьера, а ты.

— Какой еще пояс? — резко, холодно прервала Екатерина. — Я его нашла! В лесу нашла, понятно? Откуда мне знать, чей он?

— Зато ты знаешь, что в нем, — спокойно кивнула Даша... и на миг ей стало жаль высокомерную княжну, раскрасневшееся от волнения лицо которой вмиг обесцветилось до меловой бледности.

— Что в нем? — Голос Екатерины задрожал. — А что в нем особенного? Жидкость какая-то...

— Какая-то? — Даша слабо усмехнулась. — Какая-то, говоришь? Ну так ты у Стельки спроси, какая она. Или у меня. Спросишь?

Теперь не только лицо Екатерины побелело — чудилось, даже синие глаза вылиняли до бледной голубизны. Несколько мгновений она молчала, силилась совладать с прыгающими губами. И опять на помощь ей пришло высокомерие, уверенность в своем праве совершить все, что угодно, любой поступок, пусть он даже станет причиною гибели другого человека, лишь бы послужил во благо ей, княжне Екатерине Долгорукой! Опять пришла на помощь убежденность в тупости окружающих, в их неспособности думать, чувствовать, страдать, а главное, в ее праве причинять им любые страдания.

— Что ты мелешь? — выговорила она с усилием, но твердо. — Тебе никто не поверит!

— Довольно, что ты веришь, — слабо улыбнулась Даша и двинулась к двери, но Екатерина одним прыжком опередила ее:

— Отдай, говорю тебе, что взяла! Это не твое!

— Ты тоже взяла чужое, — мягко уклонилась от ее напряженного взгляда Даша.

— Что я взяла? Что?! Даша слабо вздохнула:

— Сорочку мою. С петушками и крестиками. Сорочку мою девичью...

И беспрепятственно вышла в дверь, от которой вяло, будто неживая, откачнулась княжна Екатерина Долгорукая.

Государыня-невеста.

Октябрь 1729 года

— Итак, дальнейшее ожидание бессмысленно, Алекс. Теперь уже ясно, что ваш груз утрачен навсегда.

— Увы, это так. Более того, в последнее время я был прикован к постели и не мог даже выведывать, вынюхивать и шпионить за де Лириа в той степени, в какой бы от меня требовалось.

— Как вы сказали? Выведывать, вынюхивать и... Ха-ха-ха! До чего же вы злопамятны, сударь!

— Память у меня действительно хорошая. Правда, иногда она меня все-таки подводит. Не откажете в дружеской услуге? Не поможете ее освежить?

— Что именно я должен помочь вам вспомнить?

— А вот что. Еще там, в Лондоне, когда вы удостоили меня чести вступить в ложу...

— И сделал я это напрасно, — перебил Кейт. — Именно честь, оказанную вам, вы и не смогли сберечь!

— Пусть так, — покладисто кивнул Алекс. — Хотя случившееся со мной происходило не по моей злой воле, а по стечению неблагоприятных обстоятельств. И отрицать это не стоит, если вести речь о справедливом суде. Но забудем о справедливости. Я, собственно, о другом. Итак, в Лондоне вы вели речь о бывшем русском царе. Тезке нынешнего. Вы рассказывали о том, что Петр создал в Москве, в Сухаревой башне, «Нептунову Ложу». Первое русское общество масонов. Председательствовал на тайных заседаниях Франц Лефорт, сам Петр был первым надзирателем, Феофан Прокопович — оратором ложи, входили туда Апраксин, Брюс, Фергюссон, Черкасский, некоторые другие близкие к царю люди. Сам же Петр был принят в ложу Кристофером Геном, архитектором лондонского собора Святого Павла, и в дальнейшей деятельности своей руководствовался только целями и задачами нашего ордена. А эти цели и задачи подчинены некоему высшему смыслу.

— Отчего же некоему? Совершенно определенному. Смысл этот — создание и перевоспитание общества на новых началах. Разрушение всего старого, всех существующих устоев, и на развалинах прошлого постройка царства новой истины, новой религии, создание новых узаконений.

— Вижу, память ваша не так уж плоха. В общих чертах вы назвали наши цели весьма точно.

— И все же я запамятовал — а что в этом случае происходит с народом?

— А какое вам дело до народа? Народ всегда несдержан и груб — это, в сущности, быки, которым нужны ярмо, погонщик и корм.

— Но ради кого, ради кого же трудятся в таком случае наши братья? Ради кого проводил свои преобразования Петр? Почему вы называете его Великим, если он сделал свою страну несчастной и обездолил свой народ?