Неверная - Айаан Хирси Али
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Какое-то время мне было неуютно в собственном доме. У сомалийцев не принято выгонять гостей, но в конце концов мне пришлось поступить по-голландски: я потребовала, чтобы Ясмин прекратила подобные посиделки. Мне не хотелось видеть этих людей в своей квартире. Я сказала Ясмин, когда они позвонят в дверь, мы притворимся, что нас нет дома. После этого меня стали называть ужасной женщиной Дарод, которая презирает людей Исак и Хавийе, но мне было все равно. Я больше не собиралась соблюдать кодекс чести.
Наши отношения с Ясмин стали портиться, и однажды она ушла насовсем. Я поняла, что она не вернется, только спустя два дня, обнаружив пропажу кредитной карты и документов. Незадолго до этого она отдала мне триста гульденов – свою часть квартплаты, – этих денег я тоже не нашла. Через несколько дней я получила от нее письмо. Она писала, что находится в Италии, но штамп на конверте был датским. Она извинялась и говорила, что не пользовалась кредиткой, а триста гульденов принадлежали ей, поэтому она их не крала. Она уже не могла жить в Голландии, ей было там плохо и одиноко. Еще она предупредила, что за телефон могут выставить большой счет, но ей очень нужна была поддержка семьи.
Примерно через неделю мне прислали счет на 2500 гульденов. Я пришла в ярость: у меня не было и быть не могло таких денег. Джоанна помогла мне позвонить в телефонную компанию. Они отправили мне детализированный счет, в котором значились разговоры с Австралией, Канадой, Кенией, Сомали – я даже не догадывалась, что у Ясмин столько знакомых. Джоанна сказала:
– Отнеси письмо Ясмин социальному работнику, отвечающему за нее. Ты докажешь, что это она звонила, и тебе не придется платить.
Я так и сделала, и социальная служба оплатила примерно две тысячи гульденов.
* * *
Однажды утром в январе 1994 года раздался звонок. Это была Хавейя. Она стояла в телефонной будке во Франкфуртском аэропорту. Я уже несколько месяцев не звонила домой. А теперь моя сестра была здесь, в Европе! Она только что приехала. Меня захлестнула огромная волна счастья. Я спросила у Хавейи, собирается ли она просто погостить или останется надолго.
– Это надолго, – ответила она.
– Приезжай в Голландию и живи у меня, – сказала тогда я.
Я позвонила своему другу Яну. Ему было за пятьдесят, он подрабатывал волонтером в Службе помощи беженцам. Он предложил, чтобы Хавейя села на поезд и доехала до немецкой границы, а там он встретит ее и отвезет в Голландию на машине, чтобы избежать проверок. Тогда Хавейя могла бы сказать, что прибыла сразу в Голландию, и попросить политического убежища там, а не в Германии.
Когда Ян и Хавейя добрались до меня, мы с сестрой стали обниматься, визжать, прыгать и смеяться. Но чуть позже она упала в кресло и заплакала. Наконец, сестра рассказала мне, что сделала в Найроби аборт. Она влюбилась в разведенного мужчину из Тринидада – сотрудника ООН – и забеременела от него.
Мужчина из Тринидада, необрезанный, даже не мусульманин, с плоским носом, круглым лицом и курчавыми волосами. Для мамы он был бы таким же недочеловеком, как кенийцы. По меркам клана, поступок Хавейи был непростителен. Сбежать от мужа – одно, но зачать ребенка вне брака, к тому же от такого человека, – это было как если бы весь клан Осман Махамуд забеременел от тринидадца.
Возлюбленный Хавейи пригласил индийского доктора, который втайне сделал ей аборт. После этого ей было очень плохо, и тогда он предложил:
– Отдохни немного, съезди в Голландию к сестре.
Я сдержала свою «внутреннюю сомалийку», которая была в шоке от услышанного, и попросила сестру перестать плакать. Я сказала, что у нее были не самые подходящие условия для рождения ребенка, уговаривала быть умницей и не мучить себя понапрасну. Словом, я говорила все то, что на моем месте сказала бы Джоанна. Потом я уложила Хавейю в кровать в бывшей комнате Ясмин.
Но Хавейя так и не ожила, она оставалась задумчивой и отстраненной. Сестра не могла спать. Она рассказала о том, что ее ссоры с мамой перешли все рамки дозволенного и она уехала безо всякого плана, совершенно не зная, что делать дальше.
Мне так хотелось, чтобы Хавейя жила у меня. Я помогла ей сочинить историю, благодаря которой она получила бы статус беженца. Сестра встала на учет в Центре в Лунтерене, и ей разрешили оставаться у меня, при условии, что она будет отмечаться у них раз в неделю.
Хавейя начала учить голландский, но, пока у нее не было статуса беженца, она могла брать только один урок в неделю. Я познакомила ее со своими друзьями. Мы с сестрой ходили на длинные прогулки и смотрели любые фильмы, какие хотели, не боясь, что нас накажут. Иногда мы ездили в Амстердам. Я учила Хавейю кататься на велосипеде. Нам было так хорошо вместе. Но порой сестре вообще ничего не хотелось. Она могла целыми днями лежать на диване и смотреть телевизор, пока не заканчивались все передачи. Временами слезы просто катились по ее щекам. Иногда она вставала и надолго уходила гулять одна.
Мы позванивали маме на телефон ее соседей-индийцев. Наши разговоры были предсказуемы: мама говорила, что мы должны молиться, поститься и читать Коран. Или жаловалась. Она постоянно твердила, что всю жизнь отдала детям, а мы все ее бросили.
Ее ноги покрыты язвами от псориаза, у нее болит голова, а мы оставили ее умирать. Мы были виноваты во всем. Махад не заботился о ней и никак не мог устроиться на работу: он считал, что слишком хорош для всего, что ему предлагали. Звонить маме было не слишком приятно, и все же я продолжала не только разговаривать с ней, но и отправлять им с Махадом деньги, потому что считала это своим долгом.
Шли месяцы. Хавейя стала проводить гораздо больше времени в лагере для беженцев. Я выяснила, что у нее завязались отношения с одним из сомалийских юношей, и заподозрила, что они спят друг с другом. И вот однажды Хавейя сказала мне, что снова ждет ребенка. Я постаралась разорвать все связи с Сомали, а моя сестра восстанавливала их.
Я не на шутку рассердилась на
