Паломничество жонглера - Владимир Аренев

Клиенты в «Хвосте» были не то, что в городских тавернах, — всё больше мужики сурьезные, угрюмые, с бородато-усатыми рожами и блескучими глазенками. Медведи в рубахах! Разве ж они поймут?

А Гвоздь разве ж для них песню затянул?

Ах ржавчина что золото: горит огнем!А времечко безжалостно — железных гнет.В труху дубы, в безделицу — тела, дела.Мечом тупым на деле ли — отрубишь длань?Иль на веселом торжище себя продашь?Задешево? втридорога? — какая блажь!Что, «денежки»?! Под стеночкой, как тень, крадись!И смерть твоя — ох, стерва же! — целует жизнь.Как жижица болотная, сочится кровь.Душа канючит: «Плохо мне!» — «Не прекословь!»А спросят люди, где же, мол,твоя душа? —ты в рожу плюнь им вежливо,подкинь деньжат.Что души, жизни? — золото! — им дорожат…

Сколько тогда он рассыпал этих самых деньжат — не помнит, не считал. Только под утро мелькнула мыслишка-крыска: сори-сори, привлекай внимание «лесных стражей»; мелькнула — и пропала. Плевал он на «стражей» и ихних «баронов»! Плевал!

…Уже когда собирались выезжать из «Хвоста», Ролл-Упрямец сунул Гвоздю в руку мешочек с монетами.

— Считай, — сказал, — плата за песню. И вот еще что. У нас говорят так: влез в карету — будь графом. А графьев здесь, Гвоздь, не очень жалуют, ты учти. Особенно тех, которые раньше жонглерами были, а нынче «деньгами в рожу плюют». И обижаешься ты зря, Гвоздь. «Рыжий» это ведь и значит «ржавый», ты всегда таким был, только теперь тебя люди правильно назвали, делов-то.

Кайнор постоял, поглядел ему вслед… полез в экипаж. Ну не драться же с Упрямцем!

…да и что толку драться?!

Они ехали, двуполку трясло на ухабах, а Гвоздь всё таращился в оконце, на елки. Улыбался криво собственному отражению:

«Скажешь, не знал, что так будет, когда соглашался на эту поездочку? Знал. Потому и не хотел соглашаться. А согласился, потому что верил: с тобой не так, как со всеми. Тебя народ за гвоздилки уважает, а значит, многое простит.

Но скажи, для чего им тебя прощать?! Был свой в доску и вдруг сморгнулся в графские прислужники. Такого, брат не спускают.

А ведь и впрямь уважали тебя. Иначе бы давно уже валялся под забором с «пером» в боку да с двумя медными «очами» на глазах. Хотя… другому бы, кто помельче и незаметней, глядишь, и сошло бы с рук. Не заметили бы. А ты — Гвоздь, любимец публики. Публика — не девка публичная она ревнива и обид не прощает. Измен — тем более».

Отражение прищурило глаза.

«А может, наплевать? Паломничество на полпути всё равно ж не прервешь, так? Ну а как разберемся с этими ветеранами-заговорщиками — вернусь к Жмуну, если он к тому времени еще будет по стране колесить. С теми-то деньгами, что ему заплатили, вполне можно и осесть где-нибудь. Ну, осядет — к Агридду примкну, к Дэйнилу или к Нувинне-Попрыгунье. И — снова за старое!..»

Отражение в окошке отвернулось.

Потому что — понял вдруг он — не будет никакого «старого». Дело не в деньгах, которые заплатила графинька, их-то еще можно куда-нибудь пристроить: пропить, продуть в карты, купить наконец роскошную карету, набить доверху богатыми цацками и пустить под откос, — можно, можно с проклятущими деньгами что-нибудь сотворить!

Но письмо покойного Н'Адера под откос не пустишь.

Следующим вечером Гвоздь снова надрался. Уже не лез к очередному трактирщику с разговорами, просто накачивался дешевым пивом, которое почему-то отдавало свежей хвоей, да пьяно следил за посетителями. Пару раз порывался что-то сыграть, спеть, на худой конец пожонглировать ножами, но ножи предусмотрительные Дальмин с врачевателем куда-то успели попрятать (как? когда?! у-у, г-гады!..), играть было не на чем, петь — нечем: голос сел. А вот не хлобыщи, Гвоздь, столько холодного пива!

Еще и господин Туллэк клещом присосался: что ж вы, мол, разлюбезный наш, ведете себя… некрасиво. Кайнор ему: а я и не граф какой-нить, чтоб красиво себя вести!

«Но вы же в компании приличных людей! Да еще дамы с нами! И девочка маленькая!»

Вот тут врачеватель уел Гвоздя. Хотел он ответить в том смысле, что у Матиль папашка-то пьяницей был беспробудным, так что нечего, господин Туллэк, мне…

Не ответил.

— Пойдемте-ка на двор, — предложил, — пройдемся.

Здешние трактиры все были устроены по одному принципу и представляли собой нечто вроде хутора, где к собственно трактиру прилепилась масса зданий, больших, средних и совсем крошечных — там жила прислуга, содержали скотину и тому подобное.

Гвоздь отошел к дальнему забору, за которым темнел лес, прислонился спиной к покосившимся доскам и некоторое время просто смотрел на крыши домишек, на огоньки в окнах, вслушивался в ленивый брёх собак и шелест еловых ветвей за плечами.

То ли слова господина Туллэка, то ли свежий воздух сделали свое дело — Гвоздь протрезвел. Он дождался, пока подойдет врачеватель, и махнул рукой, указывая одновременно и на лес, и на зданьица:

— Вот почему.

— Что?

— Вот почему я — жонглер, а не, допустим, придворный бард.

Господин Туллэк сдержанно кашлянул и счел за лучшее промолчать. Он определенно считал, что елки вокруг трактира «Горячая уточка» вряд ли способны кого бы то ни было сделать жонглером.

— Ощущение свободы. По сути, то же, из-за чего вы так пылко защищали свой покой в Трех Соснах. Разве я не прав?

— Не совсем. Хотя отчасти… да, пожалуй.

— Вряд ли вы ездили за Хребет по собственной воле… — Господин Туллэк вздыбил подбородок и расправил плечи:

— Ошибаетесь! Как раз по собственной. Вот оставался бы там уже вопреки ей.

— А врачевателем тоже стали по своему желанию? — Он засмеялся:

— Теперь понимаю, к чему вы клоните. Да, как ни странно, врачевателем стал, потому что так захотел. Благо, в обители нас учили этому искусству.

— Ну да, — пробормотал Гвоздь. — Само собой. Потому и имя такое, верно? Интересно, кому первому взбрело в голову, что имена с этими всеми двойными «лл», «нн» и «рр» в центре способствуют святости их носителей?

— Кажется, этот обычай очень древний, его придерживались еще на Востоке. Кстати, и у тайнангинцев есть поверье, что «длинный» согласный во втором имени означает особую духовность — но вместе с тем и особые жизненные сложности.

— Ну вот, господин Туллэк, и ответьте мне теперь, повлияло это «лл» на вашу жизнь или нет? Или влияет не «лл», а то, что вы знаете про традицию? Неужели, — засмеялся Гвоздь, — «особая духовность» вкупе с «жизненными тяготами» выпадают только тем, у кого во втором имени «длинный» согласный?

Не-е-ет! Нас с детства приучают видеть стены темницы там, где их нет и никогда не было! Родился в семье крестьянина — значит, обязан всю жизнь копаться в земле; лежит у тебя к этому душа или нет, никого не волнует. Родился сыном купца — изволь по отцовым стопам, любезный. Если твоя колыбель провоняла рыбой, а собаки во дворе дерутся за рыбьи потроха — привыкай к мысли, что твой удел: удочка, сети и вечная борьба с волнами. По-другому не может быть, потому что ты, как в священном зоосаде, появился на свет именно в этой клетке! Даже отпрыски знатных родов, по сути, так же лишены свободы выбора. Всей разницы, что клетки у них — золотые,