Путешествие длиною в жизнь - Юрий Сенкевич

— Зачем тебе ждать должности старшего научного сотрудника у себя в лаборатории? Когда еще это будет? Не проще ли стать начальником отдела, поскольку эта должность полковничья?

— Как же я получу эту должность? И какого отдела?

— Странный ты человек! Работаешь у нас столько лет и не знаешь, что в институте уже год есть вакантная должность начальника отдела научно-медицинской информации. Не могут найти человека.

— Почему?

— Потому что там такой коллектив, такая атмосфера, что никто туда не хочет соваться! Змеюшник!

— Ты сошел с ума! Что ж, я должен бросить заниматься наукой и идти туда?

— Главное — ввязаться! — мудро откомментировал мои слова Михаил Алексеевич. — Даже если ты туда пойдешь, ты же все равно рано или поздно займешься своей наукой. И потом, информатика — тоже вещь важная…

В общем, он заронил сомнение в мою душу. Но идти к руководству и предлагать себя было неудобно. И тогда Михаил Новиков взял на себя роль моего "свата". Пошел он не к директору, а к его заместителю Ю.М.Волынкину, который к тому времени, закончив службу в армии, перешел в наш институт, где возглавил научно-организационный отдел.

Михаил поговорил с Ювеналием Михайловичем и "подбросил" ему идею о моем переводе в злополучный отдел. Волынкин поначалу обрадовался наконец-то нашлась кандидатура, — но потом спросил с сомнением:

— Ты думаешь, он согласится? Там ведь такой коллектив…

— Я его уговорю, — мужественно пообещал Михаил, изображая, что хоть ему будет и трудно, но он постарается. Спектакль получался замечательный.

Через какое-то время меня вызвал уже директор института, чтобы обсудить возможность моего перехода в новый отдел.

— Но учти — на твоей науке тогда будет поставлен крест.

— Вероятно. Но только на какое-то время… Жизнь покажет…

По правилам того времени, чтобы стать начальником отдела, я должен был вступить в партию. Что мне и было заявлено в самой откровенной и решительной форме.

Предстояло подумать о двух рекомендациях. Сначала я пошел к Леониду Ивановичу Какурину, рассказал ему обо всем. Он согласился дать мне рекомендацию. Вторую дал наш сотрудник, член парткома института Черкасов.

Прошло какое-то время, и вдруг он вызвал меня и спрашивает:

— Юра, что у тебя за сложности с заместителем директора по режиму?

— Впервые слышу об этом. А в чем дело?

— Он вызвал меня к себе и заявил: "Есть мнение… Я бы вам посоветовал отозвать свою рекомендацию, данную Сенкевичу". — "Почему?" — "Есть мнение…"

— Мнение о чем? И чье это мнение? — спросил я у Черкасова.

— Вот я у тебя и хотел спросить — нет ли у тебя каких "проколов" по их части?

— Да нет. Пока никаких замечаний не было.

До этого времени нашему институту везло на заместителей директора по режиму — ими работали вполне достойные люди. А когда пришел этот, многое изменилось. Я вскоре интуитивно почувствовал, что он ко мне почему-то не расположен, но не мог понять, по какой причине. Видимо, ситуация с рекомендациями давала ему возможность показать, чтобы я не забывал, кто есть кто… С Какуриным он тоже "провел беседу".

Не знаю, как точно развивались события за моей спиной, но Черкасов рассказал, что он сам пошел к этому человеку и потребовал разъяснить, какие именно претензии ко мне есть у него.

— Сенкевич столько лет работает в закрытом учреждении, он офицер. Если он у вас вызывает какие-то подозрения, тогда почему мы его держим? Почему он офицер? Какие у него прегрешения? Вы должны назвать их мне, члену парткома!

Не получив внятного ответа на свои вопросы, Черкасов заявил:

— В таком случае у нас с вами разговора не было!

— Да, да! Разговора не было… — Мой недоброжелатель явно струсил, пошел на попятную, видимо, испугавшись, что Черкасов потребует назвать автора пресловутого "мнения"…

Поскольку этот случай по времени был очень близок к тому, что произошло с нашей группой на "момовской" комиссии, я понял, что все это взаимосвязано: кто-то за моей спиной плел интриги. Непонятно было только зачем? Кому я мог мешать?

Как бы то ни было, я стал заведовать отделом научно-медицинской информации. Быстро привел в порядок коллектив. Взял в отдел несколько толковых сотрудников. Работа стала налаживаться. Не бросил я и занятий наукой, поскольку через какое-то время в институт обратился Спорткомитет с просьбой помочь в организации первой советской экспедиции на Эверест. Директор назначил меня ответственным исполнителем этой научной темы. Но это было уже после моего возвращения из плавания на "Тигрисе"…

"ТИГРИС" ВЫХОДИТ В ОКЕАН

После плаваний на "Ра", когда была доказана возможность древних трансокеанских контактов, Хейердала стала волновать история Двуречья, древних обитателей Месопотамии. И, конечно, в его излюбленном аспекте. Среди наскальных рельефов ему первыми попадались на глаза те, на которых были изображены корабли. В клинописных надписях на глиняных табличках его прежде всего занимали строки о море.

Древние шумеры совершали дальние океанские плавания — Хейердал был убежден в этом. Оставался пустяк — отыскать прямые доказательства. Тур не сомневался, что за доказательствами дело не станет.

Датский археолог Джеффри Бибби, ведя на Бахрейне раскопки, обнаружил под слоем песка останки стариннейших городов.

— Представляете, он отодвинул истоки мировой цивилизации более чем на тысячу лет! — восторгался Тур. — Трехтысячный год до новой эры — и могучее государство, остров-ярмарка посреди Персидского залива! Из Омана туда везут медь и золото, из Африки — слоновую кость, из долины Инда — кремни и сердолик!

В клинописных документах Двуречья часто упоминался Дилмун, богатая страна за морем, с которой торговали шумеры: обменивали шерсть на металлы. Из документов следовало, что шумеры совершали свои путешествия на каких-то плетеных судах, плавали на них по Персидскому заливу, ходили не только на Бахрейн, но спускались к Аравийскому морю, заходя в какой-то Макан за медью. Джеффри Бибби подтвердил, что на территории теперешнего Омана сохранились следы древних медных рудников.

За сердоликом шумеры плавали в какую-то Мелуху. Поскольку сердолик добывался в районе Инда, Хейердал вполне мог предположить, что шумерские плетеные суда выходили в Индийский океан.

Но на каких судах месопотамские купцы могли совершать свои путешествия? Ведь теперешние местные рыбаки пользовались лодками, которые они делали из пальмовых ветвей. На этих лодках они ночью выходили ловить рыбу, а днем вытаскивали для просушки, поскольку пальмовые стебли быстро впитывали воду и не могли долго держаться на плаву.